Настоящие похороны Михала Топорного, родившегося осенью 1914 года, состоялись пятьдесят лет спустя и большом городе в сентябре 1964 года. День был солнечный и теплый, когда его хоронили на городском кладбище, среди великолепных могил; его должно было принять это кладбище и стать его кладбищем, ибо он заслужил эту городскую, выложенную кирпичом, могилу и мраморный памятник на огромном кладбище в городе.
Перед ним, родившимся в светелке с глиняным полом, могильщики в униформах, приученные хранить скорбное молчание, распахнули массивные железные ворота городского кладбища, и мужикам-односельчанам, приехавшим на похороны, невольно вспомнилось тогда их житье-бытье, и они содрогнулись от прилива гордости, когда входили в эти самые ворота, и с едва скрываемым чувством гордости и удивления брели, не чуя ног, по широкой, усыпанной гравием аллее, вместе с процессией, со всем этим людским потоком, венками и цветами, препровождали гроб инженера Михала Топорного, генерального директора крупного горнодобывающего комбината, к открытой могиле, точнее, склепу, который должен был стать, — как это, заискивая перед землей, любят называть люди, — местом вечного упокоения.
Михал Топорный умер инженером и заслуженным генеральным директором крупного комбината, умер на работе, при исполнении служебных обязанностей, или, выражаясь торжественно, — на посту; поэтому его гроб долго стоял на краю могилы, так как было произнесено много речей, в которых перечислялись и многократно повторялись заслуги покойного.
Люди молча слушали эти надгробные речи и поглядывали друг на друга каким-то особенным, будто просветленным взглядом, в котором не было ни зависти, ни гнева, ни какой-либо дерзновенной мысли, а сплошное умиротворение.
Мужики, идя среди городских, ввалились на кладбище вместе с гробом того, кто выбился из таких же вот, как они, и глазели теперь по сторонам, рассматривали шикарные памятники, деревья и птиц на деревьях, приглядывались ко всему этому движению и жизни на кладбище, и, пожалуй, им тут нравилось; при этом они, конечно, диву давались, что такой громадный надел нужен под могилы, и сравнивали его со своим маленьким деревенским погостом, удивленные, что столько людей умирает на свете, но старались не подать виду, что им в диковинку эта городская смерть, ибо знали, что лицо здесь должно выражать спокойствие, даже безразличие, и потому стояли спокойно, вернее, вроде бы спокойно, так как, по правде говоря, жадно и самозабвенно впитывали все, что происходило вокруг, словно хотели обворовать кладбище, увезти в свою деревню как можно больше этого великолепия.