У могилы, под высоким старым кленом, не умолкали речи; разлапистая ветвь почти касалась коричневой полированной крышки гроба, а листья как бы образовали широкую ажурную завесу, и деревенская баба в серой кацавейке и темной шали, стоявшая у гроба, только сквозь эту зеленую полупрозрачную завесу из кленовых листьев могла взглянуть на красивую городскую женщину, которая стояла немного поодаль, по другую сторону гроба. Это Мария Топорная, урожденная Балай, первая, деревенская жена покойного, стоит справа от ниспадающей ветви; она могла бы не прийти на похороны, и если б не пришла, никто не упрекнул бы ее, но она пришла, и смотрела на гроб, и прикасалась к его выкрашенным доскам, и утирала слезы, ибо знала, что умершим надо прощать.
А там, поодаль, левее поникшей ветви старого клена, стоит красивая, высокая, одетая в черное женщина — вторая, городская жена Михала Топорного. Не следовало бы этой красивой даме приходить на похороны, и никто бы не удивился, если бы она не пришла, но она пришла, возможно полагая, что умирающие прощают.
Жизнь Михала Топорного сложилась так, что первая его жена была деревенская женщина Мария, дочь Антония Балая; когда он бросил свою деревенскую жену и развелся с ней, второй его женой стала горожанка Веслава Яжецкая, дочь известного врача Юлиуша Яжецкого; эта красивая дама потом покинула его и обрекла в последние месяцы жизни на одиночество, именно она — та, что сейчас стоит наполовину скрытая кленовой ветвью и прикладывает к глазам белый платочек.
Неуемный верховой ветер, проносившийся над кладбищем, порою обрушивался на людей и шевелил ветви клена, тогда завеса отодвигалась, и эти две женщины, две бывшие жены Михала Топорного могли увидеть и внимательно оглядеть друг друга; прежде они не были знакомы и встретились впервые здесь, на кладбище.
Ораторы, выступавшие над гробом, упивались тем, что они живут, и горячо, почти с радостью говорили о заслугах покойного. Высоко на дереве сидела маленькая птаха и занималась своими делами, но время от времени поворачивала головку и смотрела вниз, на людей.
Порыв ветра отстранил ветвь клена — и опять увидели друг друга две женщины, поделившие между собой жизнь Михала Топорного.
Первая женщина, крестьянка, была его женой двенадцать лет, — они венчались в 1938 году, а ушел Михал Топорный из отчего дома в 1950, оставив жену и сына Сташека. Долгие годы после этого Михал не отворял калитки своего двора и не заглядывал на родной двор, и только в последний день своей жизни он прикоснулся к трухлявым доскам знакомой калитки, открыл ее и, ступая словно бы по тропинке, а вернее, по уже заросшей травой земле, подошел к потрескавшейся стене дома, в котором появился на свет и прожил более тридцати лет. Ораторы этот деревенский, крестьянский период жизни Михала Топорного называют «суровым» или «трудным» и, впадая в пафос и прибегая к скороговорке, которая, разумеется, не может отразить ни единого прожитого этим человеком часа, говорят: человек, с которым мы сегодня прощаемся навсегда, изведал суровую крестьянскую долю. Так ораторы одной лишь фразой отделывались от тех дней, месяцев и лет, которые ныне покоящийся в гробу прожил шустрым мальчонкой, а затем рослым, красивым, смуглым парнем, с мужественным, немного хищным лицом, низким лбом, буйным смоляным чубом и темно-синими глазами. Одной фразой они обрисовывали стремительную, алчную, полную тревог жизнь этого человека.