Он увидел тьму вокруг, и больше ничего. Но на него повеяло сквозняком, и тело его осознало раньше, чем разум, что дверь в опочивальню принцессы открыта нараспашку.
На дальнейшие действия Баламуту не понадобилось ни времени, ни размышлений. Он еще не очнулся до конца, когда, ведомый безошибочным инстинктом, подкрепленным любовью и тревогой, оказался уже внутри комнаты. Прыжок – и пальцы одной руки сомкнулись на горле человека, присутствие которого он скорее угадал, чем различил в непроглядной тьме, а вторая рука изо всей силы нанесла удар кинжалом. Человек лишь слабо вскрикнул и повалился на грудь Баламуту. Тот отшвырнул его от себя, зная, что удар достиг цели, и в ужасе закричал:
– Май, вы целы?!
Он сделал шаг к ее постели, желая и страшась хоть что-нибудь разглядеть, и ему ответил дрожащий голосок:
– Да, Доркин… но что… что случилось?
Горло Баламута перехватил спазм невероятного облегчения. Кое-как справившись с собою, он повернулся к дверям и, забыв, где находится, зычно взревел:
– Эй, стража, сюда! Огня!
Кто-то уже спешил по коридору, но огня с собою не нес. Баламут услышал испуганный голос Фирузы, мягкий басок Овечкина, и малость опомнился.
– Что за черт, – сказал он. – Темнота откуда? Май, вы укрыты? Сюда идут.
С этими словами он шагнул к камину, где еще смутно краснели угли, и принялся ворошить их, пытаясь добыть хоть какого-нибудь свету. Но в этом уже не было нужды.
Мрак начал рассеиваться столь же непостижимым образом, как и появился. Обычный, сумеречный предгрозовой свет завиднелся в окнах и постепенно залил покои принцессы, кровать с полураскрытым пологом, откуда выглядывало ее бледное личико, и темную фигуру на полу, с головой накрытую плащом. В дверях появились Овечкин и Фируза, одетые наспех, с растерянными лицами, но Баламуту было не до них. Он быстро подошел к человеку, распростертому на полу, опустился на колени и откинул с его головы капюшон. И ахнул от неожиданности.
Ибо то была Де Вайле, колдунья. Она была еще жива – взгляд ее из-под полуприкрытых век встретился со взглядом Баламута, губы слабо шевельнулись. Кинжал Доркина торчал над ее левой грудью, вогнанный в тело по самую рукоять. А в руке она сжимала свой кинжал, и намерение, с которым она вошла в спальню принцессы, не вызывало никаких сомнений.
– Ты!.. – потрясенно сказал Баламут. – За что? Почему?!
Губы ее опять шевельнулись, и он поспешно наклонился к ней.
– Я умираю… – едва слышно произнесла колдунья, и в голосе ее прозвучало удивление. – Ты сумел…
– За что ты ее?.. – яростно повторил Доркин.
Она молчала, веки бессильно опустились.