Охота на Овечкина (Шаргородская) - страница 69

зарплату – при одном условии: все ваши контакты с внешним миром на время работы прекращаются. С сегодняшнего дня и до дня вашего увольнения вы не будете выходить из этой квартиры. Звонки тоже нежелательны. Я не хочу, чтобы болезнь моей жены обсуждалась с кем бы то ни было за пределами моего дома. Сейчас вы, конечно, можете позвонить своему другу. Но скажете ему только, что нашли работу и в ближайшее время с ним не увидитесь. Все понятно?

Оглушенный Михаил Анатольевич кивнул. Он стоял, тупо глядя на телефонный аппарат, который пододвинул к нему Даниил Федорович, и никак не мог осознать услышанное. Когда это его предупредили?! Нет… такие условия его совсем не устраивают. Как он мог дать согласие? Он уже открыл было рот, чтобы сказать об этом. Увольнение – так увольнение. Но вдруг… образ Елены мелькнул у него перед глазами, и Овечкин замер с открытым ртом.

Если он уволится, он больше никогда не увидит Елену. Если он уволится, его место займет другой человек, который, вполне вероятно, будет считать эту девушку сумасшедшей.

– Так вы будете звонить или нет? – раздраженно спросил Басуржицкий. – Вы отвлекаете меня от дел, знаете ли!

– Да, – сказал Михаил Анатольевич, неожиданно для себя самого обретая твердость.

В конце концов, Никса Маколей – взрослый человек, который в состоянии сам о себе позаботиться. И кому нужна свобода Овечкина! Никто не ждет его за стенами этого дома, никто не станет беспокоиться о нем. А уволиться никогда не поздно.

Занятый своими мыслями, он почти машинально набрал номер телефона Никсы и застыл в ожидании. Номер не отвечал. Михаил Анатольевич нажал на рычажок и так же машинально набрал его снова.

Долгие гудки звучали совершенно безнадежно. А Басуржицкий смотрел на него исподлобья и, видимо, дождаться не мог, когда Овечкин уйдет наконец из кабинета.

– Извините, – спохватившись, сказал Михаил Анатольевич. – Никого нет. Но я очень тревожусь… Даниил Федорович, вы не могли бы позвонить вашему знакомому, к которому отвели Никсу?

Тот на мгновение вытаращился на него.

– Нет, – сказал сухо и отвел взгляд. – Не сейчас. Я занят.

– Может быть, тогда завтра?

– Завтра, завтра… Спокойной ночи.

И Басуржицкий демонстративно уткнулся в бумаги, разложенные перед ним на столе. А Овечкин был препровожден юным секретарем обратно в свою тюрьму.

Ибо это была тюрьма. Иначе расценить невозможно. Овечкин испытывал некоторую растерянность, но голова работала ясно. Ситуация выглядела чертовски подозрительной. И наибольшие подозрения вызвал у него почему-то несработавший телефон. Как-то не так звучали гудки… Михаил Анатольевич затруднился бы объяснить, что именно его насторожило, но он был уверен, что телефон отключен или подключен куда-то не туда. Отказ Басуржицкого позвонить знакомому – это после столь горячего участия! Сам же Овечкин был лишен права выхода на улицу… возможно, такое условие входило в правила работы с душевнобольными, Михаил Анатольевич не знал, но очень сомневался в этом. И когда он снова присел на кровать у себя в комнате и начал размышлять, все, услышанное им сегодня от Басуржицкого, неожиданно увязалось в стройную и весьма непривлекательную картину. Девушка, найденная на улице, якобы не помнящая себя, без документов… под предлогом женитьбы Басуржицкий забирает ее из клиники, держит у себя взаперти, нанимает охрану… что-то тут нечисто, очень нечисто. Может быть, и не существовало никакой клиники… может быть, девушка похищена?!.. украдена из семьи, ради выкупа, скорее всего! Конечно, за ней нужен уход, и Басуржицкий нанимает людей. Но рано или поздно он достигнет своих неведомых отвратительных целей, и тогда Овечкин станет ему не нужен…