— Теперь можно любое слово бросить, — с обидой сказал он.
— Ну, понес, — с досадой повела плечами Устинья Григорьевна. — Ты сейчас, как на пожаре, заметался. Видно, не сразу поймешь. Вот хозяевам покой надо дать, — добавила она, прислушиваясь, как завозился и засопел ребенок, собираясь расплакаться.
Андрей сидел с чуть виноватым видом, словно он был причиной этого трудного и неприятного положения.
— Да, пора… — согласился Михаил Афанасьевич.
На кухне, одеваясь, он вдруг сказал Руднову:
— Не думай, нет у меня к тебе обиды. Я ведь не из таких, что теплого места держатся. Да председательское дело и не назовешь теплым местом. Работал, как мог… И поужинать тебе не дали, — показал он на стол.
Андрей мрачно посмотрел на стол и ничего не ответил.
Выйдя за ворота, Михаил Афанасьевич и Устинья Григорьевна остановились. Снег летел вдоль улицы, шумела непогода.
— Спасибо! — с вызовом поблагодарил Михаил Афанасьевич. — Большое спасибо! — Думал, ты поймешь, найдется для меня доброе слово.
— Не нашла? — спросила спокойно женщина.
— Не слышал… Говорила, как со всеми говоришь.
— Со всеми? — иронически переспросила Устинья Григорьевна. — Ничего ты не понимаешь. Думаешь, легко мне? Может быть, мне тяжелее, чем тебе. Разве тебе не говорили — иди, Михаил, учиться! Сколько за это время людей учиться отправили, всех и не сосчитаешь. Только ты сиднем просидел.
— Упрекнула!.. Зря в колхозе сидел?
— Замену нашли бы. Не поэтому ты от курсов отмахивался. Жена тебя не пустила, а ты ссоры с ней страшился. Слабым тогда оказался. А теперь и отсталым.
— Спасибо на добром слове.
— А сам этого не видишь? В школу председателей тебя посылали, а ты Андрею место уступил. А поставь-ка вас теперь рядом? Не поставишь. А может, тебе и не поздно поехать?
— Где уж…
— Тогда и говорить не о чем.
Она замолчала и пошла по дороге, закрыв от ветра и снега лицо пуховым платком.
— Уеду я, — шагая рядом, подставив ветру разгоряченное лицо, даже не застегнув воротника полушубка, говорил Михаил Афанасьевич. — Уеду, все брошу… Не хочу тут бывшим председателем жить… В шоферы пойду, в агенты или в совхоз поступлю…
— Решай, не маленький, — еле слышно сквозь платок ответила женщина, когда Михаил Афанасьевич замолчал. — А мой совет, видать, тебе не нужен.
— Какой уж тут совет. Резанула ты меня словами, как косой по ногам. Отсталый…
— Послушай, — громче заговорила женщина, замедляя шаги и повернувшись лицом к Михаилу Афанасьевичу, — какой я случай подходящий для нашего разговора вспомнила. Может быть, разговор наш последний. Пригодится. Помнишь, был у нас секретарем райкома партии Верхоланцев. Голосистый, как петух. Никому за малый проступок спуска не давал. Боялись его все, уж такой строгий, такой в делах требовательный, просто беда. А на конференции заявили ему коммунисты отвод, и скис человек.