Она тихо рассмеялась.
— На другой день сразу другим стал, кинулся на спокойную и выгодную должность, вот как и ты собираешься, от всех дел в районе отошел, хозяйством обзавелся, толстеть начал. То у всех на виду был, а тут исчез человек — не видно и не слышно. На партийных активах, на сессиях нет Верхоланцева, говорят — болен. А через год этого самого Верхоланцева за темные делишки из партии исключили. Вот тогда и открылись у всех глаза, каким он коммунистом пустым был.
— Со мной сравниваешь?
— Подумай… К слову пришлось. А то пугаешь — уеду, в агенты поступлю…
— Устя! Да ведь я тебя ославил? — громко, отчаянно сказал Михаил Афанасьевич.
Женщина резко остановилась, откинула с лица платок. Блеснули ее глаза.
— Знаю! — твердо и спокойно сказала она. — Эта сплетка и меня не обошла. В чужие ворота стучишься? Не боюсь я этих разговоров. Моя совесть перед всеми чиста. А ты моей любви испугался? Не потому ли бежать хочешь?
— Что я тебе принес? Радостью хотел осыпать, а вот… — развел он руками. — Теперь и думай.
— Ох, Михаил, не надо бы сейчас этого разговора. И без него тошно.
Снежный вихрь пронесся по улице и скрыл фигуры мужчины и женщины. Когда снег рассеялся, они все еще стояли рядом.
— На руках бы тебя унес, — порывисто сказал Михаил Афанасьевич, до боли тронутый прямотой и откровенностью женщины. — А что я теперь за человек? Когда-то гордилась мной, вместе о колхозных делах болели. А теперь все рассыпалось в моей жизни…
— Что же рассыпалось, Михаил? Для меня-то ты человеком остался, где бы ни был, что бы ни делал. Эх, какой же ты глупый у меня, — шепнула женщина.
И она, торопливо кутая платком лицо, пошла дальше по дороге. Михаилу Афанасьевичу показалось, что слезы блеснули у нее в глазах. Но, может, и ошибся.
— Устя! — позвал Михаил Афанасьевич и шагнул за женщиной.
Устинья Григорьевна остановилась и сказала твердо, отделяя каждое слово:
— Домой иди, Михаил Афанасьевич. Не провожай меня, — не девушка, да и волков у нас не водится. Подумай обо всем, а дом мой открыт для тебя.
Михаил Афанасьевич остановился, повинуясь, и долго смотрел вслед, пока тень женщины не растаяла в белесом вихре зимней ночи.
С колхозного отчетно-выборного собрания Михаил Афанасьевич вышел почти последним, в конторе оставались только новый председатель Андрей Руднов и бухгалтер.
Высоко над селом среди облаков катился круглый диск луны. На земле то возникали черные тени домов, деревьев среди ослепительного сияния снегов, то пропадали, и снег тускнел.
Михаил Афанасьевич курил папиросу, всматриваясь в зыбкую игру теней, думая о своей жизни. Вся жизнь в родном селе проходила сейчас перед его глазами — с того самого дня, когда его, растерянного, немного напуганного, избрали председателем колхоза, до последнего ночного откровенного разговора на улице.