Госпожа Лян медленно подняла руку и указала на него пальцем.
— Ты убил... ты убил своего...
Ее голос внезапно дрогнул, и она опустила голову. Сжав руки, она начала снова, но говорить ей было трудно:
— Ты убил своего...
Она подняла залитое слезами лицо, посмотрела Линь Фану прямо в глаза и вдруг пошатнулась.
Линь Фан сделал к ней шаг, но начальник стражи схватил его и связал ему руки за спиной. Когда двое стражников уводили осужденного, госпожа Лян потеряла сознание.
Судья Ди объявил заседание закрытым.
Через десять дней после этих событий главный государственный секретарь развлекал своих троих гостей за дружеским ужином в парадном зале своего столичного дворца.
Близилась зима, которая должна была наконец сменить затянувшуюся осень. Трехстворчатая дверь большого зала была распахнута, чтобы гости могли любоваться великолепным садом и озером с лотосами, сверкающим в лунном свете.
Большие бронзовые жаровни, наполненные горящими углями, стояли возле обеденного стола из резного черного дерева. Блюда из дорогого фарфора были наполнены изысканными яствами. Вокруг четырех гостей суетилось около десятка слуг, и управитель лично следил за тем, чтобы массивные золотые чаши не пустовали. Всем четверым, собравшимся за столом, было за шестьдесят, их головы посеребрила седина.
Главный государственный секретарь оставил почетное место председателю суда империи, внушительному мужчине с длинными серебристыми бакенбардами. По другую руку от него сидел министр ритуалов и церемоний. Он был худ и сутул, потому что каждый день в течение многих лет склонялся перед императором. Напротив него сидел высокий человек с седой бородой и пронзительным взглядом — императорский цензор Гван, перед которым трепетали люди по всей империи из-за его бескомпромиссной честности и жажды справедливости. Он был одним из тех, кто контролировал всех чиновников государства, и его долгом было иной раз возражать самому императору, что требовало немалой твердости характера.
Когда ужин подходил к концу, с разговорами об официальных делах было покончено, и беседа приобрела более отвлеченный характер, пока друзья наслаждались последней чашей вина.
Главный секретарь потеребил седую бороду и сказал председателю суда империи:
— Новость о скандале в буддийском храме в Пуяне потрясла его императорское величество. В течение четырех дней его святейшество главный настоятель защищал храм перед троном, но тщетно. Могу сообщить вам по секрету: завтра будет объявлено о том, что главный настоятель освобожден от своих обязанностей члена Большого совета. Также объявят, что отныне буддийские учреждения будут, как и все прочие, облагаться налогом. А это, мои друзья, означает, что буддийская клика больше не сможет вмешиваться в дела страны.