Я окаменела. Каждое слово отдавалось в висках, било в жилах, застывая.
– А времена-то раньше какие были? Просто так от дитя не откажешься – мол, не хочу воспитывать. Нашлись добрые люди, подсказали, что девочке надо болезнь неизлечимую приписать. Чтобы необходимость была круглосуточного нахождения в с-пециальном коррекционном… уч-чреждении. Нашла врача, свекровь помогла, все сделали, справки, то-се собрали. Решение комиссии… Ей хорошо там было. Ее там все любили. Я деньги перечисляла. Ей одежду, обувь: все лучшее передавала…
В ее голосе появилась уверенность, она кивала своим собственным словам, соглашаясь с ними.
– А потом Вадик родился. Такой хорошенький, пухленький… Пашенька в нем прямо души не чаял. Свекровь тоже, царствие ей Небесное, налюбоваться не могла. Я хотела забрать Лидочку, – у меня в груди что-то сжалось до состояния булавочной головки, кольнуло. – Приезжаю, а она болеет… Господи, я так ругалась, что мне ничего не сказали… Что не предупредили… Зашла к ней в палату, лобик погладила.
Смутно знакомым движением она поправила сбившуюся прическу. Перед глазами медленно всплывал образ, казавшийся долгие годы сном: высокая, невероятно красивая женщина в светлом плаще, запах диковинных духов. Словно видение, она подошла ко мне, наклонилась, легко коснулась лба, и исчезла из палаты и моей жизни.
– А какой диагноз вы приписали своей Лидочке? – я не знала, что голос у меня может стать таким хриплым.
Валентина Матвеевна потянулась к бутылке, отмахнулась:
– Да, что-то психическое… Аутизм какой-то… Даже не знаю, что это такое.
* * *
Я выбралась из кабинета начальницы.
В ушах навязчивым роем звенели ее слова: «моя Лидочка», «аутизм», «пришлось приписать», «свекровь помогла»…
Это я. Я ее Лидочка. Которой чужая тетка, которая просто не хотела называть меня внучкой, помогла приписать болезнь, клеймом исковеркавшую мне жизнь. И сегодня мой день рождения.
День, когда эта женщина меня родила.
День, когда я, наконец, нашла людей, давших мне жизнь тридцать лет назад.
Я прошла по коридору, темному, как пелена перед моими глазами, нажала кнопку вызова лифта. Кажется, меня кто-то удивленно окликнул.
Ах, да, бедный мальчик Толик, наконец, выбрался из своего убежища.
Лифт с шумом распахнул двери, приглашая к побегу, торопливо дернулся вниз.
Комок в горле не давал дышать.
В голове не укладывался вывод: могу ли я с этим дальше жить? С тем, что в моих жилах течет кровь этой женщины… Лучше бы уж она была беспробудной пьяницей. Я бы могла ее хотя бы жалеть.
А кто пожалеет меня?
Лифт уверенно довез меня до первого этажа, услужливо пригласить выйти. Колени подкосились, я медленно сползла на грязный, затоптанный сотнями ног пол кабинки. Ноги безвольно вытянулись, не давая створкам захлопнуться: они с грохотом упирались в щиколотки, больно ударяя их, отъезжали в стороны, чтобы врезаться в них снова с прежней силой.