— Хороша ты, Яра, — говорить начала издали, — и сильна и красива… не будет тебе равных у костра в третью ночь лета!
Вскинула гордо голову волчица, усмешка презрительная губы красивые изломала, глаза льдинками ненависти сверкают:
— Моя это ночь, дочь трусливого тигра, дольше всех танцевать буду. Принесу в дом мужа силу да почет!
— Разве в том почет, чтобы вокруг костра ногами дрыгать? — спросила Делайя язвительность скрывать не стала.
Рассмеялась Яра, смех ее издевкой обжигал, но стояла Делайя улыбку сохранив, внимая словам волчицы:
— Та, что сильнее всех и выносливее, что танцует до зари, та право получает на рождение первенца и сохранение жизни без позволения Седой волчицы!
Делайя стоит, и ответить не может, а ведра пустые из ослабевших рук выпали, одно по дороге покатилось, пришлось догонять. Знает она, что не чета волчице, силой-то померяться может, да выносливости Яры нет у нее… А желанный приз Ночи Великого Танца… Хоть и помнит слова Исеюшки, да глядя на мужа любимого, хочет сына ему подарить, чтобы в отца и лицом и статью…
— Даже сокол, что небо когтями царапает, выше солнца поднимается, быстрее ветра летит… а все же уступает он мудрому ворону… — прошептала Делайя, ведра подняла и к колодцу поднесла, — буду танцевать и я, дочь волка, да хочешь, не хочешь, а мой будет приз!
С яростью имя ей давшей взирала на Делайю дочь племени Черного Волка, а затем усмехнулась, зубы показав, да ответ ее полон был иного смысла:
— Приз… коли выиграешь, сумей и… удержать!
В дом вернулась Делайя, сама из угла в угол как зверь загнанный мечется, словно ищет да найти не может. Уж и прибрала и стол натерла, уж масло сбила из сметаны, да с молока принесенного собрала сливки жирные, а все не может места себе найти, а уж солнце садится.
Нужно было ей ночь в танце продержаться, да так чтобы не падать, слабеть, чтобы сильнее всех быть, ради мужа, что любимым стал, ради сыночка желанного… И знала Делайя, какие травы нужны, и как варить знала, да где ж соберешь их? Не лечат травами в племени Черного Волка, не видала она нигде заповедных скитов травяных, таких чтобы трава сушилась да без лучей солнечных…
Вошел Рхард, смотрит на жену, хмурится.
— Дарина-подарочек, словно дикий зверь вселился в тебя? Обидел кто?
— Что ты, — улыбнулась Делайя, а сама на мужа и не смотрит, — кто меня обидит, слезами умоется…
Рассмеялся Рхард ее наивности, и помыслить не мог, что правду сказала… Обнял жену ласково, целовал нежно, в глаза заглядывал. Темнее тучи Делайя, от поцелуев отворачивается, на ласки не отвечает, да все на улицу поглядывает.