— Тебе правда интересно? — спросила она, когда я в конце концов поинтересовался, как ей живется с ребенком. Худшее время дня — это зимние полдни на работе, в кабинете на сорок седьмом этаже, когда мир валится на тебя потоком проблем, а тут, разумеется, панический звонок от няни и — нельзя об этом забывать — во Флориде стареющие родители. Ты себе больше не принадлежишь, сказала она.
— Я принадлежу ребенку, мужу, дому, работе, няне, уборщице. Того, что после этого остается, — как зарплаты после налогов — не хватит даже, чтобы послушать двухминутную сонату Скарлатти.
— Тем более что ты не любишь Скарлатти, — вставил я.
— Ты откуда знаешь? Я просто помнил.
— Вечером я не засыпаю. А падаю без сил, — добавила она, накрывая жалобы улыбкой. — В те университетские времена, когда мы с тобой по ночам переводили для Уле Брита «Скотный двор» на древнегреческий, я и представить себе не могла, что когда-нибудь так разноюсь.
Она поигрывала хлебной палочкой, но не откусывала.
— А где вы, ребята, познакомились? — прервал ее муж. Ясно, что он хотел чем-то заполнить затянувшееся молчание, а заодно пригасить меланхолию, прозвучавшую в словах жены. Мне этот вопрос сказал о том, что либо она ни разу обо мне не упоминала, либо он пропустил мимо ушей. «Мы встречаемся каждые четыре года», — сказал я. «В bissextihs annus[11]», — добавила она. А потом, видимо, побоявшись, что Манфред услышит в этом какой-то игривый намек, по привычке сдала назад и повторила: «Каждые четыре года». Мне понравился этот ее ход. «Обмениваемся новостями, мнениями, ругаемся», — продолжила она, добавив в «ругаемся» толику легкомыслия, чтобы пригасить серьезные подоплеки. А потом разбегаемся, добавил я. Но зла не держим, подхватила она. Нет, зла никогда не держим. «Да уж! — воскликнул Манфред. — Они сто лет как знакомы», — добавил он, закругляя тему, чтобы двинуться дальше. Муж ее не удержался и процитировал Хартли: «Прошлое — это другая страна; там все иначе». Такова была его малая лепта, постскриптум к нашему краткому разговору. То ли он обо всем догадался, то ли пришел к выводу, что догадываться не о чем.
Однако своими словами он действительно подвел итог всем нашим отношениям. «Действительно, прошлое — это другая страна, — сказал я, — но некоторые из нас — полноправные ее граждане, другие — досужие туристы, а третьи — странники перехожие, которым неймется попасть наружу, а потом очень хочется назад».
— Есть жизнь, которая течет в обыкновенном времени, — сказал я, — а есть другая, которая вдруг прорывается туда, а потом уходит в землю. А еще есть жизнь, до которой мы, может, и не дотянемся вовек, но которой запросто могли бы жить, если бы знали, где ее обрести. Не обязательно на нашей планете, но она ничуть не менее реальная, чем наша повседневная, — назовем ее «звездной жизнью». Ницше писал, что друзья, ставшие друг другу чужими, могут стать заклятыми врагами, но неким тайным образом останутся друзьями, хотя и в совершенно ином смысле. Он называл это «звездной дружбой».