Мне понравилось, что она хочет знать мгновенно, не откладывая. Я бы на ее месте ответил точно так же. Однако спешка в ее голосе сбила меня с толку, и я позабыл незамысловатый монолог, который столько репетировал, -пойдем перекусим в каком-нибудь уютном бистро. Вместо этого я услышал совсем другие свои слова:
— Мне нужно срочно тебя видеть.
И тут я неожиданно понял, что если в ответ прозвучит нежелание или враждебность, то я покривлю душой и скажу, что только что вышел от врача с совершенно ужасной новостью и она просто должна выслушать меня немедленно. Видимо, она распознала в моем голосе тень терзаний.
— А ты где?
— Иду пешком.
— Ясно, а где именно?
— По Мэдисон.
— По Мэдисон где?
— Рядом с Шестьдесят третьей.
Я назвал магазин, который только что оставил за спиной. Я услышал, как она кричит одной из ассистенток: машину мне, моментально*.
— Никуда не уходи. Стой на месте, — распорядилась она. Я, сам того не желая, провел разговор сразу в двух регистрах, как будто бы мысль о смерти, которая двумя часами раньше заставила меня пересмотреть всю свою жизнь и обнаружить повсюду зияющие провалы, еще не отпустила и добавила надрыва в мой звонок.
Меньше чем через десять минут она выскочила из черного джипа.
— Пошли поедим, умираю с голоду. Только выкладывай сразу... Что случилось-то?
Мы вошли в «Ренцо и Лючию». Нас усадили за столик на тротуаре, его заливал благостный свет полуденного солнца. Два соседних столика пустовали, а на нагретом тротуаре было необычайно безлюдно.
— Почему? — спросила она. Я понял ее с полуслова.
— Потому что еще несколько часов назад я думал, что жить мне осталось два месяца.
— И?
— И ничего. Ложная тревога. Но я призадумался.
— Ну еще бы, — сказала она, стараясь подпустить в голос обычную дозу сарказма.
— Я хотел сказать — я призадумался о наших отношениях.
— Почему о наших?
— Не хочу звучать высокопарно, но я пытался представить, что с тобой будет после моей смерти.
Такого она не ждала. У нее задрожал подбородок. Глаза увлажнились.
— Если ты умрешь раньше меня? Я кивнул.
— Если ты умрешь, не останется ничего, совсем ничего. Но это ты и так знаешь.
Она умолкла.
— Если тебя не станет, на меня свалится огромное ничто.
— Но мы даже никогда не были вместе.
— Не важно. Ты всегда со мной. — И через миг: — А если я умру? — спросила она.
— Если ты умрешь, и у меня ничего не останется, совсем.
— Хотя мы почти никогда не видимся?
— Ты же сама сказала — не важно. Теперь мы оба это знаем.
— Теперь мы оба знаем.
Глядя в стол, чтобы не встречаться с ней глазами, я принялся оглаживать восьмигранные солонку и перечницу, подносить их друг к другу, чтобы они соприкоснулись ножкой и верхом. «Это я, а это ты», — хотелось мне сказать. «Смотри, как мы подходим друг другу», — крутилось в голове, потому что грани двух стекляшек совпадали до последней малости.