Вместо этого я в итоге произнес:
— Пожалуй, ресторан не самое лучшее место.
Девушке, писавшей про Марию Малибран, знавшей все на свете про криптоиудеев, которые веками скрывали свою подлинную сущность, не составляло никакого труда проникнуть в смысл моей криптолюбовной речи. «Если она сообразит, это говорит о многом. Если упустит, в этом тоже скрыт особый смысл».
Манфред: «Ты оставил ей лазейку».
Я: «Да, оставил».
Манфред: «Так нечестно. По отношению к тебе. По отношению к ней».
Я вспомнил последнее его электронное письмо — после того, как я рассказал, что собираюсь сегодня на ужин. «Если она пригласит тебя к себе, соглашайся мигом, не дай ей ни на миг предположить, что ты ее отвергаешь. И еще до встречи пошли ей цветы. Проблема твоя не в том, что ты неверно интерпретируешь знаки; просто кроме знаков ты ничего не видишь. Ты слеп, амиго».
Я знаю, когда вступать в игру, вотужспасибочки.
«Я в этом не уверен», — написал он в ответ.
Впрочем, совету насчет цветов я внял.
Едва их доставили, она написала: обожаю лилии.
Тем не менее, когда за ужином вдруг повисло короткое молчание, все это представлялось мне бесконечно, бесконечно далеким от постели. Стало казаться, что согласие на ужин я вырвал у нее силой. В молчании сквозила напряженность. Еще секунда — и она скажет что-то такое, что рассеет иллюзию нашей совершенной гармонии. Я даже понял заранее: она сейчас скажет не то, что я хочу слышать, а ее предплечья, ладони, пальцы, которые так и просят, чтобы я протянул руку через стол и прикоснулся к ним снова, превратятся через несколько секунд после ее слов в камень и отберут у меня мечту и дар небес. Впрочем, она предпочла молчание.
— Давай решим, когда поедем смотреть на могилу да Понте, — произнес я наконец. Лучше о делах, чем ни о чем.
— Можно на выходных, — откликнулась она.
Ответ прозвучал чуть слишком поспешно, чтобы означать подлинное согласие.
— На этих выходных довольно трудно. Она уставилась на меня.
— «Ужин и все такое»?
Какой у нее острый и язвительный ум.
— «Ужин и все такое», — ответил я.
Любая другая женщина уцепилась бы за это «ужин и все такое» и высказала свою обиду. Она же просто сменила тему. С любым другим человеком я принял бы молчание за: «Не хочу устраивать разборок». У нее оно означало другое. «Ужин и все такое» устраивало и ее — именно поэтому я почувствовал, как во мне накипает что-то вроде ярости, хотя, возможно, это было просто отчаяние или, хуже того, сожаление. Различить их не удавалось. Ладно, еще о делах:
— Полина Виардо дружила со всеми значимыми современниками: Шопеном, Чайковским, Листом, Санд, Гуно,