Дункану на Хоппера наплевать.
— Устал от одних и тех же древних домишек в Труро, устал от одинаковых цистерн, устал от всех этих унылых пустолицых людей, которые таращатся из немытых окон. — Он опирается о перила, устремляет взгляд на залитый светом город. — И что, скажите, лучше, — он поворачивается, в конце концов обращаясь к тем, кто сидит на диване, — сидеть здесь в Бруклине и разглядывать небоскребы Манхэттена или сидеть на Манхэттене и таращиться на бруклинские цистерны?
Заявление наполовину шуточное, наполовину — призванное подчеркнуть чары свечения над Ист-Ривер, вида, который открывается из единственной точки в городе: с его террасы.
— Ты прямо как один из этих докучных авторов, которые вечно пишут о том, что вот я нахожусь в одном месте, а хочу быть в другом, — ворчит Клэр. — А кроме того, мы, кажется, уже пришли к определенному мнению год назад, когда ты задал тот же самый вопрос.
Она права. Тот же разговор состоялся у нас ровно год назад: глядя, как небо одевается темным багрянцем, мы бессмысленно рассуждали о том, что значит находиться в одном месте и мечтать о другом. Так ни до чего и не договорились.
Мне, однако, понравилось это задиристое замечание. Клэр редко говорит так дерзко.
— Найти бы местечко, где ночью светло, как днем, — говорит Тамара, имея в виду Санкт-Петербург. — Слишком уж я люблю жизнь.
— С твоим-то к ней отношением? — бормочет Диего, почти про себя.
— Да, с моим отношением, — бросает она. Он прикусывает язык.
— Санкт-Петербург — это голая идея, — заявляет Габи, возможно, в попытке пресечь их пикировку. — Он стоит на болоте. Для большинства из нас — это город, которого не существует, город, созданный для книг. Даже оказавшись там, мы не сможем до конца поверить в его реальность. Город, где рассвет не отличается от заката, где в любой момент можно столкнуться с Гоголем, Стравинским или Эйнштейном, не говоря уж о Раскольникове, князе Мышкине или самой Анне. Город невнятных, невысказанных желаний. — Произнеся все это, Габи встает лицом к Манхэттену, подносит бокал к губам, изображая микрофон, и начинает петь первые строки песни про Невский проспект — там красноармейцы зажигают на холоде костры, чтобы отогнать волков, и все еще бродит Нижинский, в которого безнадежно влюблен Дягилев из «Русских сезонов» — безнадежно влюблен, безнадежно влюблен.
Я бы никогда не сумел соотнести это спонтанное пение с тем мужчиной, который только что разговаривал с Мод за столом. Мне явился совсем другой человек — голос у него куда моложе, и сам он куда моложе, одухотвореннее. Неудивительно, что он ей нравится. Мне он самому нравится. Он даже Диего нравится. Они разболтались по-итальянски. Ловлю себя на том, что хочу присоединиться.