— Пройдет. Все проходит. Иначе у нас давно разорвались бы сердца и земля вертелась бы пустая, безжизненная, как снежный ком.
— Регина, я себе во всем отдаю отчет и с ужасом замечаю, что день ото дня все больше блекну, линяю и мало-помалу становлюсь невидимым, как воздух.
Она смотрела на пол и рисовала ногой какие-то зигзагообразные линии. Потом вскинула голову — лицо у нее было обычное, улыбающееся, окрашенное робким кокетством.
— Что это за разговоры? Что за болтовня? Женщина и мужчина не должны такое говорить друг другу. Помните, я еще перед отъездом сказала вам это?
Налетел ветер с такой силой, что заскрипели ставни. Мы посмотрели на стекла, лениво дребезжащие в плохо замазанных оконных рамах.
— Дайте мне снотворное, — тихо попросила она.
— Простите? — очнулся я от горячечного шума, отдававшегося во всем моем теле.
— Никак не могу заснуть. Ворочаюсь с боку на бок, а сон не идет.
— У меня нет снотворных таблеток.
Она недоверчиво посмотрела на меня.
— У вас нет?
Я перевел взгляд на окно, в котором мы оба отражались, как святые, с нимбами над головой.
— Хоть немножко должно было остаться, — конфиденциальным тоном сказала она.
— От чего? — я не отводил глаз от окна.
— Ведь вы тогда не все проглотили, правда?
Холод пополз по позвоночнику и защекотал затылок. Я болезненно поморщился и посмотрел на нее. Она двусмысленно улыбалась, прислушиваясь к стонам ветра, гулявшего по крыше дома.
— Зачем это вам?
— Меня мучает бессонница и всякие глупые мысли, которые тикают в голове, как часы.
Я встал со стула и застегнул плащ.
— У меня ничего нет.
— Вы врете.
Я уткнулся в стенку, прижался лбом к ее холодной, шероховатой поверхности.
— Нет, — сказал я. — Не просите у меня этого, пожалуйста.
Она встала и тихо подошла ко мне.
— Вы меня жалеете. Доброе сердце вам мешает или совесть? А может, вы боитесь?
— Вы за этим сюда пришли?
— На земле нет ничего более священного, чем человеческая жизнь, правда? А вы посмотрите, разве мало нас? На мой взгляд, слишком много. Будет ли Регина или не будет Регины, никто этого не заметит. Еще придет время, когда нас начнут освобождать от жизни, как освобождают от работы.
Я словно невзначай отворил дверь на веранду.
— Кто здесь? — спросил я.
— Я, — отозвался партизан. — Мне нужна Регина.
— Входите пожалуйста.
— Нет. Грязи натопчу. Так лучше.
Он неподвижно стоял на фоне темноты, обрамленный грубо отесанным косяком двери. Регина высунула голову из-за моей спины.
— Чего?
Он неловко переминался с ноги на ногу.
— Тут обо мне всякие сплетни распускают.
— Не слыхала и слышать не желаю.