Чердак дома был большой мусорной свалкой. Под его покатой крышей скопилось все то, что в состоянии была оставить после себя нужда. Копаясь там, ты находил вещи необыкновенные, часто непонятные, как, например, лыжи топорной работы, заостренные с обеих сторон и с обеих сторон выгнутые. Там же ты обнаружил деревянные ящики с фотографическими принадлежностями, какие были в ходу еще до первой мировой войны, какие-то давным-давно выдохшиеся порошки, пузырьки с вонючей жидкостью и фотобумагу, засвеченную десятки лет назад. Здесь же ты и нашел портфель, который должен был придать тебе достоинство и значительность в этот трудный день.
А ведь тебя предупреждали люди, сочувствующие тебе, в равной мере как и люди, к тебе не расположенные, наставляли тебя, объясняли, что нельзя отрываться от своей среды и переходить границы, обозначенные судьбой. Ты их не послушал и шел теперь этой каменистой дорогой, а по краю оврага за тобой шли твои товарищи, сверстники, которые давно примирились с порядком вещей и которых удивляло и возмущало твое решение.
Они сталкивали босыми ногами большие круглые камни, которые быстро катились по откосу и загораживали тебе дорогу. Ты проскакивал между этими камнями, следя, чтобы какой-нибудь из них не перебил тебе ногу, а ребята, возбуждая себя до ненависти, кричали:
— Эй, ты, что у тебя в портфеле?
— У него там шило и сапожная колодка!
— Интеллигент — козлиный хвост!
— Может, старостой вернешься?
— Сукин староста, сосчитай до ста!
Тебя бомбардировали камнями со всех сторон; один попал тебе в ногу, но ты упрямо шагал по пустынной дороге и не отвечал на брань и укоры твоих друзей, с которыми ты в марте начинал лето первым купаньем в Висиньче, а в ноябре встречал зиму и которым ты сегодня изменил, неожиданно обманул их.
Никогда раньше ты не простил бы им все эти грубые слова и оскорбительные насмешки, но теперь ты чувствовал нечто вроде вины и поэтому шел молча, с ожесточенным упорством.
Потом, когда глубокий овраг расступился и на холме показался город, тяжело карабкающийся к облакам, мальчишки остановились, ибо здесь пролегала невидимая межа, которую они никогда не переступали.
Они смотрели тебе вслед, выкрикивали бранные слова без всякой веры в их эффект, голоса мальчишек становились жалобными и все больше напоминали скуление щенят. Вместе с мальчишками остался позади запах поселка, горячий аромат душистого табака, разросшегося вокруг домов.
Ты решил отдохнуть; сел на берегу Висиньчи, знаменитой реки, которая озаряла все твое детство, и обмыл окровавленные ступни, чтобы обуть башмаки с чудесно подбитыми подметками, заботливо покрытые лаком, башмаки — целое состояние, башмаки — знак достоинства в наивысшем его выражении.