С шумом распахнулись двери, которые кто-то неловко толкнул изнутри, и на крыльцо вышли мужчины в черном, неся гроб на плечах. Они осторожно спустились на дорожку, ненадолго задержались возле узкой калитки, а дальше уже шла широкая и прямая дорога, но на ней было полно луж, и мужчины в черном пошли по ее краю, выискивая места посуше. И гроб на их плечах чертил изголовьем широкие полукруги. Несли они его по всем правилам, ногами вперед, так чтобы покойник видел в последний раз осеннюю дорогу, дома, затаившиеся под шапками из красной черепицы, деревья, согнувшиеся под напором северного ветра, который неведомо откуда нес обманчивые запахи весны.
Мы шли за ними следом. Пани Мальвина, смиренно склонившаяся перед ветром, тщательно закуталась в большой платок с бахромой; такой же платок когда-то носила моя мать, которая погибла из-за меня, хотя я никогда ее не любил. Стая ворон, подхваченная движением воздуха, дрейфовала к реке, над которой время от времени звучал простуженный голос кларнета. Пани Мальвина тихо шептала молитву, вероятно заученную на ее родной земле, в краю легенд и чудес, в поселке ее детства, похожем на нашу долину.
В конце улицы траурное шествие свернуло направо, в гору, где на склоне белел монастырь. Харап, ехавший на своей телеге в город, остановил лошадь, снял шапку, тупо посмотрел на эту процессию и, вероятно, удивился, что обошлись без его помощи, ведь на нем лежала обязанность привозить в городок новорожденных и увозить умерших.
На середине склона похоронная процессия остановилась и гроб поставили на землю. Носильщики отдыхали, оценивая взглядом расстояние, отделявшее их от последнего пристанища Шафира. Гроб стоял в гуще старой зелени, теперь уже лишенной цвета и запаха и даже потерявшей название. Рядом стояла дикая груша, нахохлившаяся, как куст омелы. В траве валялось много ее плодов, прихваченных заморозками и неестественно сладких. И хотя люди, несшие гроб, устали, никто из них не потянулся за этими зимними плодами.
Потом носильщики поменялись местами. Те, что шагали слева, перешли на правую сторону, а справа — на левую. Они кряхтя разогнулись и высоко подняли Шафира, потому что уже немножко отдохнули, и теперь ноги у покойного оказались выше головы, как будто он упирался ими в ярко-синее небо, недовольный тем, что его снарядили в этот последний путь. Но носильщики всего лишь приноравливались к тяжелому массивному гробу, не вполне соответствующему общественному весу покойного. Процессия двинулась дальше, а гроб уже снова плыл, как старый окунь сквозь желто-зеленые водоросли.