Монахи стояли на белой каменной стене. Они вышли все, за исключением незадачливого отца Гавриила — полумонаха, полубатрака. Не шевелясь, они смотрели на гроб, балансирующий у их ног. Зазвучал маленький колокол в медленном ритме, редкими с небольшими промежутками ударами. Мы с пани Мальвиной остановились возле груши, недоумевая: то ли это звонят в память усопшего безбожника, то ли призывают на вечернюю молитву.
Вдоль всей стены стояли прислоненные к ней обломки каменных еврейских надгробий. Они были повернуты к югу, словно сохли на усталом, осеннем солнце.
Траурная процессия обогнула их и приблизилась к линии карликовых кустов, обозначивших границу старого, забытого кладбища. Там виднелось всего несколько свежих крестов над могилами утопленников и убитых милиционеров.
Навстречу нам вышел, волоча ногу, путевой мастер с лопатой, облепленной желтой глиной. Он указал на яму у самого края кладбища, на крутом, не заслоненном деревьями месте. Носильщики сделали еще несколько шагов и опустили гроб на кучу жирной, живой земли.
Я остановился в самом конце монастырской стены, ближе подойти боялся, мне не хотелось, чтобы чужие люди расспрашивали меня, но вместе с тем я решил здесь быть до последней минуты.
— Видите, как его хоронят! Какая это ужасная смерть, — прошептала пани Мальвина.
— Он другой и не хотел.
— Боже ты мой, лучше не родиться, — вздохнула она.
— Долгие годы он будет отсюда смотреть на долину.
Один из участников похоронной процессии подошел к могиле, пригладил волосы и замер в торжественной позе. Лишь некоторое время спустя я догадался, что он произносит речь и прощается с ушедшим товарищем. Потом гроб повернули ногами к долине и протянули под ним веревки. Гроб закачался, как лодка, пристающая к берегу, и медленно погрузился в золотую яму. Каждый из провожающих бросил горсть земли, но отсюда я не слышал, как она со зловещим стуком падала на крышку гроба.
Путевой мастер столкнул лопатой первую груду песка. Вдвоем с оратором они быстро засыпали яму.
Пани Мальвина опустилась на колени посреди тропинки, изрытой дождевыми червями. Она набожно сложила руки и молча молилась, повернувшись лицом к могиле. Тем временем там уже насыпали невысокий холмик и заботливо, как перину на кровати, примяли лопатой.
Потом все встали вокруг могилы. Я видел их широко раскрытые рты и понимал, что они поют, и знал, какую песню.
Монастырский колокол умолк. Ветер кинулся вниз на городок и пригнул деревья к крышам. Городок испуганно смотрел на нас своими голубыми окнами.
— Он уже все знает, — сказал я себе.