По обе стороны железнодорожной насыпи в высокой, добела выгоревшей траве на некотором расстоянии друг от друга виднелись могильные холмики. Я знал, что в тех, которые чуть повыше, лучше ухожены и отмечены березовыми крестами, покоятся партизаны. А в низеньких холмиках, похожих на старые кротовины, лежат русские пленные, пытавшиеся бежать из немецких эшелонов. Все эти могилы неровными рядами спускались к лугам и Соле, обозначая след надежды людей, убегавших от рабства.
Я пошел по песчаной дороге. В конце ее, возле нашего дома, стояла телега. Лошадь утопила морду в торбе с овсом и лениво отмахивалась хвостом от оводов. Мужик в бараньей шапке что-то мастерил под телегой.
Я их узнал. Рядом, в редкой тени каштана, лежал Ромусь. Я хотел было свернуть, пойти другой дорогой, но они уже заметили меня, и Ромусь почти неуловимым, ленивым жестом приподнялся на локте.
Я подошел, стараясь не дышать.
— А мы все еще здесь, — сказал Ромусь. — Рессора лопнула. Не везет ему и после смерти.
Мне очень не хотелось смотреть на телегу. Но глаза в странной растерянности упорно утыкались в неподвижную фигуру, прикрытую мешками.
— Он его не мог убить, — снова заговорил Ромусь.
— Кто? — спросил я, внутренне холодея.
— Ну он, Гунядый. Ведь сколько лет прошло, у него и патронов не осталось. Разве нет?
— А вы его не знаете? — спросил я.
— Кого?
— Вот этого. — Я не посмел указать пальцем.
— Нет. Пожалуй, нет, — замялся Ромусь. — Это все проклятый лес. А может, вы хотите поглядеть?
— Нет.
— Ну да, вы уже смотрели.
Из-под телеги вылез мужик с мотком проволоки в руках.
— Видите, он согласен работать в такой неудобной позе, скрючившись под телегой, но к мертвому ни за что не прикоснется. Такой суеверный.
Мужик стал отвязывать вожжи от забора. В окне нашего дома белело лицо пани Мальвины.
— Пан Глувко, пан Глувко! — крикнул Ромусь.
Застегивая на ходу пояс, сержант вышел на улицу. Он только что пообедал и деловито дожевывал последний кусок. Позвякивали пряжки его портупеи.
— Эх, — сказал он, обращаясь ко мне, — раньше, бывало, если раз в десять лет кто-нибудь так умирал, то люди, когда стемнеет, из дому, прошу прощения, выйти боялись, долго вспоминали это происшествие, и сколько потом было разговоров, как все ужасались и дивились. А теперь пришло время, когда смерть на каждом перекрестке встречаешь. Может, мир уже отжил свой срок… Харап, ты готов?
— Можно ехать, — сказал мужик. — Самая пора, а то засветло не доберемся.
Ромусь как-то необычайно медленно стал подниматься с травы, загаженной курами.
— Ты оставайся, чего тебе? — поморщился сержант Глувко.