Я молчал.
— Ох, какой вы неразговорчивый.
— Мне пора идти.
— А я пойду с вами.
Она встала, небрежно свернула одеяло вместе с книжкой и протянула мне узел, с которого обильно сыпалась хвоя.
— Понесите, пожалуйста.
Мы спустились к самой реке. Она сунула босую ступню в воду.
— Ох, какая холодная.
— Сможете вы перейти на ту сторону? Здесь мелко.
— Но вам придется меня поддерживать.
Я взял ее сухую ладонь. Мы шли через реку, спотыкаясь на затаившихся в иле камнях, увязая в щекочущих ноги водорослях. Она подтянула юбку, уже намокшую в нескольких местах.
Посредине реки она остановилась.
— Вы помните, как меня зовут?
— Разумеется, Юстина.
Мы держались за руки, отделенные друг от друга быстро бегущей водой, уносящей с собой отражение черных берегов. Со стороны можно было подумать, будто мы что-то обронили в мелкой реке и теперь ищем пропавшую вещь.
Я потянул ее за руку.
— Нет! Нет! — испуганно крикнула она.
— Чего вы боитесь? Ведь еще минута — и вас унесет вода.
Она внимательно посмотрела на меня и пошла вперед, к противоположному берегу. Я отпустил ее руку. Своими силами, борясь с течением, она добралась до первых прибрежных деревьев.
— Вероятно, я смогла бы переплыть реку и в глубоком месте? Верно я говорю? — сказала она уже своим обычным тоном.
— Верно.
— Вы на меня сердитесь?
— Если иной раз сержусь, так только на себя.
Она пошла в сторону дубравы чуть вразвалку, своей характерной, ритмичной походкой. Я следовал за нею, обходя большие колючие шишки. Мы стали подниматься по мягкому отлогому склону, на котором росли молодые дубки. Она подошла к дереву и всем телом прильнула к потрескавшемуся стволу.
— Я здесь никогда не была.
— И я тоже.
— Видна вся долина и наш дом.
— Его можно узнать по рябине.
— Правда? Вы тоже это заметили?
Я пошарил в кармане, ища сигарету.
— Видишь, как получается, дурачок? — тихо спросил я сам себя.
— Вы что-то сказали?
— Ничего особенного. Я иногда разговариваю сам с собой.
Она стала что-то рассказывать: не то о детстве, не то о школе, меня это совершенно не занимало. Без всякой симпатии я смотрел на ее лицо, пожалуй не слишком красивое, какое-то асимметричное, как бы составленное из двух половинок, внезапно ставшее мне чужим, лишенное той прелести, которая прежде запала мне в память, а теперь вдруг начисто стерлась, и я скучал, откровенно скучал, мечтая, чтобы она ушла, чтобы вернулась на тот берег.
Она перестала говорить и некоторое время всматривалась в мое лицо тем взглядом, который уже столько раз меня обманывал. Потом пошла в глубь леса.
— Ну и ладно, — сказал я себе. — Даже хорошо, что так получилось.