– Что запретит?
– Ну, порошок. Скажет, хорош фигней страдать? Ты кого послушаешь?
– Дурацкий вопрос. С какой стати Вадим будет мне запрещать продолжать опыт?
– Ну, а если?
– Разумеется, я сделаю так, как скажет он.
– Хоть бункерный и просил?
– Хоть и просил.
– О как. Не врешь… Почему?
– Гм… Я отвечу. Только сначала сам спрошу. Откуда знаешь, что я не вру? Ни Сергею, ни Вадиму не скажу, не бойся. Это – исключительно мое любопытство. Академический, так сказать, интерес.
– Какой-какой?
– Академический. Не предполагающий применение на практике… Я, видишь ли, общаясь с вами, о многом начал догадываться. Меня уже не смущают самые дикие предположения. Ты мысли читать умеешь?
– Угу. А еще пальцем стены пробиваю и лучи пускаю из глаз! Доктор, ты чего? Книжек перечитал?
– Не скажешь, то есть… Ладно, твое право.
– … Окей. Не мысли, а чувства. И не читаю, а слышу.
– Как это?
– Обыкновенно. Звуками.
– То есть?
– Ну, блин… Вот, ты сейчас – охреневаешь. Как сказать… Уже поверил, но в башке-то долбит: «не может быть!» Так?
– Ну… Похожее чувство, да. Любопытный ты экземпляр.
– У-у, еще какой! К кразофилам твоим подсадить – жужжать разучатся от зависти. Так, это… Почему ты Вадю-то послушаешься? Ты же круче него, мог бы и не соглашаться со всякой хренью. Развели, тоже – баб не трогать, бункерному не помогать…
– Хм. Интересные у тебя, однако, представления о нашей жизни. Кириллу я, как видишь, помогаю, по мере сил. Другое дело, что его теория – штука второстепенная, Вадим считает, что у нас есть более важные задачи. Что же касается «баб не трогать»… Ты, возможно, не поверишь, но это сознательный выбор.
– Да почему?
– Потому, что я любил в жизни единственную женщину. Свою жену. О которой вот уже пятнадцать лет ничего не знаю. Новых отношений я не хочу, а организм, особенно по молодости, своего требовал. Поэтому – антилав. И почти у всех нас, живущих здесь, за плечами схожие истории… Вижу, ты меня осуждаешь. Так?
– Угу. Если б я кого всерьез любил, так под землей сидеть не стал бы! Искать бы пошел, вдруг выжила?
– И бросил бы больных и обожженных на произвол судьбы? На вас, младенцев, наплевал – когда из-за грязной воды в Доме дизентерия началась, и Герман вас сюда десятками притаскивал? Лишил бы Сергея единственного человека, знакомого с фармацевикой?
– С чем-с чем?
– С изготовлением лекарств. Променял бы поиски единственной женщины, пусть она и была для меня дороже всего на свете, на жизни десятков людей? Ты бы так поступил?
– … Не знаю.
– То-то. За других, мальчик, решать легко. А для чего ты спрашивал?