Правда, теперь про Димку-соседа понятно стало: внук-то оказался тем молнией убитым барином, которого Димка на повозке землемера в город доставил – и он же "писателем", что по весне им лошадь подарил. Но с прочими только чуднее все стало: Димка говорил, что барина он в жизни никогда раньше не видал, и с ним и не разговаривал даже: тот как вусмерть убитый на санках валялся. И потому откуда сей внук всех в имена и фамилии знал, было уму непостижимо. А у хозяина – урядник сказал, что капитан он, и вообще полковник – Дуня спрашивать забоялась.
Работы стало еще больше, правда рязановских детишек кормить барин велел за работу, но и ежели кто младших сестер-братьев приведет, тоже велел не обделять. Приводили, понятное дело, все, и за коровой ухаживать стало совсем некогда. Ну да без ухода та всяко не осталась: с Дуниного согласия поставили ей хлев новый, и еще коров подкупили хозяева с десяток, так что нынче пятеро девиц рязановских всех их вместе обиходили.
Но когда внук этот из-за заграниц вернулся, все только чуднее стало: на второй же день он сам к Евдокии Петровне пришел и нанял ее еще и на работу помогать домоправительнице этой еду готовить. Сказал "пироги – это, конечно, прекрасно, но иной раз и борща душа просит". Жалование предложил… в слободе, небось, никто про столько и не слыхал. Но условие поставил опять Дуню удивившее:
– Оля, понятно, у нас вместе со всеми столоваться будет, как и ты. И будет вместе с моими мелкими учиться – им так интереснее будет. А вот Коля… он в Царицыне жить пока будет и в школу ходить. За мой счет, конечно, и ты не бойся: сыт будет, одет, обут. А выучится – станет капитаном на Волге, это точно обещаю.
Коля нынче в четырехклассном обучается, на воскресенья приезжает – барин-барином: в шинельке, башмаках новых, мундир на него отдельно пошитый. И кормят его там, в городе, говорит, тоже до отвала.
Да и Оленька вся словно барышня какая: Дарья Федоровна ей и платья новые пошила, и исподнее хитрое. И самой Дуне – тоже: мол, негоже в приличном доме в крестьянском шастать…
Совсем счастливая жизнь настала. Только одного Евдокия Петровна так и не смогла понять: почему?
Три тысячи – это сумма, достаточная для того, чтобы приступить к строительству небольшого домика в деревне. В Ерзовке, конечно – там мне все было знакомо, да и Димку не отблагодарить было бы вовсе недостойно. Когда я в очередной раз тут "проявился", то именно он вез меня – на одноместных санках Федулкина – простояв двадцать верст дороги на крошечном "багажнике" экипажа. Мчась при этом более чем быстро, упал бы – так сам бы разбился насмерть. Опять же Оленька, Колька, Дуня, Кузька с племянниками – я им всем крепко еще "в прошлой жизни" задолжал.