Андреа скучала по Тее, соседке, которая сжалилась над ней и поделилась едой. Это чувство мучило ее, и через месяц она решилась написать письмо. Она примерно рассчитала срок, который понадобится, чтобы письмо дошло, и дала себе неделю. Прошло две недели, а Теа так и не ответила. Тогда Андреа отправила еще одно письмо, в котором с плохо скрываемыми чувствами умоляла об ответе. Ответ пришел. В виде удара кулаком. Эдмунд напал на нее без предупреждения, как только пришел с работы, осыпал ее бранью и обвинениями, пока она в смятении пыталась подняться на ноги. «Это я чокнутый? Сейчас ты у меня получишь!»
Андреа подняла руку, чтобы защититься от новых ударов, но не смогла уберечься от пинков в живот. «Так, значит, я свихнутый тиран-алкоголик?»
Обвинения, словно пули, прошивали ее насквозь. Когда он наконец остановился, может быть, из-за того, что увидел Конрада и Хайди, она свернулась в клубок. Письма от Теи. Он открыл и прочел их. Казалось, время остановилось. Он молча стоял над ней, тяжело дыша. Малыши замерли от страха. Наконец он отошел от нее и открыл дверь. Прозвучал приговор, ранивший сильнее, чем любой из ударов: «С сегодняшнего дня ты не будешь выходить из дома».
В основном она делала так, как хотел Эдмунд. Ради детей и мира в семье. Но не всегда. Примерно раз в месяц ей удавалось выбраться из заточения, предварительно договорившись с соседкой, чтобы та присмотрела за детьми. Андреа объяснила детям, что папа ужасно разозлится, если они выдадут ее, и тогда придет конец всем этим куклам. Хотя Конраду на тот момент едва исполнилось два с половиной года, а Хайди по уровню развития была ему ровесницей, в их распахнутых глазах читалось полное понимание. Они ее не выдали.
За три месяца Эдмунда выгнали с четырех рыбных заводов, а оставшиеся объявили, что не возьмут его на работу. Нужда опять подкралась к дверям. Наученная горьким опытом, она стала резать хлеб тоньше, вдвое уменьшила начинку для сэндвичей и заявила, что собирается сбросить пару лишних килограммов. Расчет оказался разумным. Весь следующий месяц она с детьми почти голодала. После недели угрюмого молчания Эдмунд швырнул на кухонный стол двух окровавленных зайцев. «Освежуй и зажарь!» – приказал он и вышел прочь. Она разрезала их на куски и освежевала, а слезы лились ручьем. Отрезая головы, она отвернулась, чтобы не смотреть, и рубила повторяющимися движениями наугад, руки дрожали, а из груди прорывался истерический вой, как будто все насекомые на свете ползли по ее коленям. На кухню внезапно вошла Хайди, увидев мать с ножом в руках, всю в крови, она замерла, раскрыв рот и дрожа всем телом. «Мама, у тебя кровь», – прошептала она, а потом увидела отрубленные головы и завыла. Их вой слился в хор, Андреа упала на колени и обняла дочь. Обе рыдали. Над двумя мертвыми зверями и над жизнью, которой вынуждены были жить.