Неслышно ступая, вслед за мной вышел Марк и тоже устроился на диване, проворчав:
– Подвинься. Я тоже работал и устал, имею право.
– Диван – это привилегия? – тихо засмеялась я.
– Награда… – проговорил он, откидывая голову на спинку и вынимая у меня из руки бокал, чтобы отпить самому.
Я устроилась у него на плече, так было удобнее отбирать бокал, пока мы по очереди, глоток за глотком, не выпили его до дна. Он перекочевал на стол, а я окончательно сползла на Марка, пока он сам отклонялся все сильнее и сильнее, пока не оказалось, что я уже практически лежу на нем. У него такие твердые мышцы, упругие и сильные, а я такая мягкая и обтекаю его всем телом, и это ощущается так правильно – твердый мужчина, мягкая женщина, что я даже забываю подумать обычное женское про то, какая я толстая и поругать себя за эту мягкость тоже забываю. Сиреневый закат мягко перетекает в темно-синюю ночт, и сильные руки, обнимающие меня, неторопливо гладят спину.
Я переворачиваюсь на живот, встречая его мягко тлеющий под веками огненный взгляд и смотрю долго-долго, любуясь тем, какой он странный, но красивый какой-то чуть-чуть инопланетной красотой с этим необычным разрезом глаз.
О чем думает он – не знаю, но когда темнеет совсем, и по краю балкона зажигаются желтые фонарики, делая мир уютным и правильным, он проводит по моей щеке кончиками пальцев, а я сама тянусь и целую его мягкие губы. Он отвечает так же мягко: никакой напористости, никакого языка – очень-очень нежно, так что моя кожа плавится от близости и тепла.
Мы целуемся так долго, пробуя друг друга на вкус, скользя губами по губам, дотрагиваясь до них кончиком языка – влажным, горячим, осторожным – что лиловое небо успевает стать густо-фиолетовым и обратиться в черноту южной ночи. Только мерцание фонариков помогает нам видеть друг друга: блеск глаз, улыбку, приоткрытые зовущие губы.
Густо и резко пахнут цветы на кустах под террасой, далеко в тишине слышен лай собак, но здесь и сейчас между нами только все учащающееся дыхание. Рука Марка гладит мою спину – очень медленно, очень нежно, лишь слегка прижимая к себе, когда поцелуй становится чуть глубже, и языки сплетаются на границе, где соединяются наши губы.
И замирают.
Мы замираем – между нами только дыхание. Я дышу им – он мной, и откуда нам взять кислород в таких условиях? Не поэтому ли кружится голова и звенит в ушах, путаются мысли, забываются принципы? Рука Марка, замеревшая на талии, преодолевает барьер решимости и сползает ниже, еще ниже, гладит мою задницу, стискивает ее – я ахаю, отрываясь от его губ и ловлю в драконьем пламени глаз яркую вспышку. Да и сама чувствую, что даже двойной слой мягкой ткани моих и его спортивных штанов не может скрыть его очень мужских намерений.