– Уж не знаю почему, но вы увидели то, что я пытаюсь забыть каждый день своей жизни. Когда-то я бродил по той квартире. Когда-то смотрел в то окно – все, как вы описали. – Его лицо скривилось, и он покачал головой. – Я по-прежнему вижу ее – ту улицу глухой ночью. Отвратительно, отвратительно.
Полминуты он сидел с широко раскрытыми глазами – но ему нужно было выговориться, мы оба это знали, и потому я ждал.
– Я пытался решиться на самоубийство, – тихо сказал он. Посмотрел на меня. – Я не отчаялся, ничего подобного. Просто это было единственно возможным завершением моей жизни.
Старик откинулся назад в кресле, обхватив ладонями подлокотники.
– Когда-то я едва не стал президентом одной из крупнейших инвестиционных компаний в мире. Я часто говорил людям, что добился этого тяжким трудом – и это правда. Но я не говорил, что также добился этого чужими жертвами. Я был эгоистом – и остался им; я это знал и гордился этим. Ничто и никто не мог преградить мне путь к тому, чего я желал, – ни жена, ни даже мой сын. Теперь он за это расплачивается и будет расплачиваться всегда, но это другая история.
Старик протянул руку и постучал меня по предплечью согнутым указательным пальцем.
– Я это оправдывал, сынок. Если человек не может сам позаботиться о себе, это его личная проблема. Я твердил это всю жизнь и следовал этому принципу. Я стал главным клерком в своей компании, потом управляющим, потом младшим вице-президентом, потом старшим вице-президентом – и президентство уже было у меня в кармане, а случившееся с теми, кто преграждал мне путь, было их проблемой, не моей. – Он печально улыбнулся. – Однако, как выяснилось, я тоже преградил кому-то путь, кому-то вроде меня, только умнее. И вместо того чтобы занять президентское кресло, я внезапно оказался на улице – без работы и без денег. К счастью, тогда я уже овдовел, но я лишился загородного дома, а срок оплаты маленькой квартирки, которой я пользовался на неделе в городе, истекал всего через девять дней, после чего мне следовало съехать. Не прошло и недели, как я внезапно столкнулся с выбором: зависеть от чьей-то благотворительности или покончить с жизнью, – и мои принципы требовали второго. Но я не смог этого сделать.
Когда Гринер посмотрел на меня, в его глазах читалось презрение к себе.
– У меня почти получилось, – сказал он. – Я все продумал: снотворное и записка с пометкой «лично», отправленная накануне старому другу, доктору Уильяму Булю. В записке я рассказывал Булю, как поступил и почему, и просил засвидетельствовать в качестве причины моей смерти сердечный приступ. Выполнил бы он мою просьбу или нет, я не знаю; мне оставалось лишь надеяться. Однако вместо этого, – он выплюнул эти слова с неожиданным отвращением, – я переехал сюда, к сыну и его семье. – Старик пожал плечами. – О, они были рады принять меня, бог знает почему, хотя это означало дополнительные расходы, и им пришлось переселить ребенка, – он кивнул на мальчика, – в свою спальню, чтобы освободить мне комнату. Но если вы думаете, что меня тревожило это, вы ошибаетесь. Нет, причина была в другом: из делового, преуспевающего человека с весомой репутацией в своем деле я внезапно превратился в ничтожество, живущее в детской спальне. – Он с омерзением покачал головой и добавил: – Играть роль няньки по вечерам первые шесть-восемь лет, помогать мыть посуду, читать утреннюю газету, слушать радио в своей комнате, где на обоях нарисован Дональд Дак, сидеть здесь на солнышке. Глупый способ завершить жизнь, и я понимал это, когда принимал решение.