– Не важно.
– Да я так, – отмахиваюсь от него. – Мне неинтересны твои козочки, и я далека от мысли учить тебя жизни. Ты взрослый дядя. Единственное, если ты подаришь мне братика или сестренку пусть это будет твое желание, а не чей-то коварный план. Хорошо?
– Ты говоришь хрень, – папа морщится, а я невольно улыбаюсь от взгляда на его кислую физиономию и целую в щеку. А после иду к себе.
Марк
Дурацкий день. Как после любого опьянения, когда на душе эйфория, неизбежно настигает похмелье. Это закон. И неважно от чего наступает опьянение: от вина или от сладких губ красивой и недоступной девочки. Она вчера таяла в его руках, была податливая, как пластилин, и кажется, полностью на сто процентов его. А сейчас в ее глазах лед.
Они с Никой обмолвились едва ли парой слов за весь день. Она снова превратилась в ледышку, к которой страшно подойти. В девушку не его круга. И это задевает. Сильнее, чем Марк собирается себе признаться. Он несколько раз хотел заговорить, но натыкался на полный боли и отчаяния взгляд. Пустой, равнодушный, и не мог выдавить из себя ни слова. Наверное, трахаться у них с Никой выходило лучше, чем общаться. Стоило себе в этом признаться.
А у дома Нику забрал Самбурский, и, наверное, можно было бы считать, что день закончен, но Марк на взводе и поэтому отправляется в зал, где до горящих легких бьет грушу, пытаясь снять напряжение. Наверное, он провел бы в зале еще больше времени, если бы не позвонила мать. До этого момента, разговора с ней получалось избегать. Хватало мессенжеров, но сегодня видимо звезды сошлись.
Разговаривать не хочется. Марку не нравится быть сыном-неудачником. Не нравится жалость, не нравится вызывать волнение. И не хочется отвечать на вопросы «все ли хорошо?». Нет. Не хорошо и не будет хорошо. Только вот, что можно изменить? И зачем говорить и слушать ложь? Она не поверит, что он доволен, он не скажет, что готов тупо выть на луну от осознания собственной никчемности. И к чему этот разговор? Самбурский платит лучше, чем кто-либо заплатит вояке в отставке. Другие перспективы – это охранное агентство, стоять в «Пятерочке». Или опять же охранять балованную стерву или ее папочку. Других вариантов нет. И все эти варианты херовые. Но нельзя вываливать это на мать. Она не виновата и искренне волнуется, но и врать о том, что все хорошо, жизнь налаживается, еще чуть-чуть и будет свадьба и детишки с кем-нибудь, тоже не хочется. Потому что единственная, о ком Марк может думать – это Ника. Мать явно будет спрашивать, есть ли кто на примете. Есть. Дочь Самбурского. Интересно, что мама на это скажет? Марк подозревает: много, и ничего хорошего. Нельзя трахать работу.