Бывает так, человек долбит землю день, два, три: отбрасывает глину лопатой, киркой выворачивает камни… Тянутся недели, может быть месяцы… и вдруг появилась чистая слезинка, а затем хлынул освежающий ручей. Что-то такое же происходило в эти минуты с Татьяной: она вспомнила партизан, их тоскующие глаза… а вот перед ней Николай Кораблев и его глаза — с упреком и болью… И как она скажет ему про сына, про мать?
«Нет! Домой! Домой! — требовательно закричало в ней. — Несмотря ни на что, домой!» — это она хотела было сказать генералу, но сжигающий стыд опалил ее, и тут же поднялось другое чувство, незнакомое ей до войны, — чувство мести.
— Дайте мне… дайте мне что-нибудь… написать, — заикаясь, попросила она.
Масленица с охотой выхватил блокнот и карандашик.
В общем молчании Татьяна присела к столу и написала:
«Коля! Родной мой! У меня такое огромное горе, что с ним я не могу явиться к тебе. Я должна отомстить, чтобы жить. Навсегда, навсегда, навсегда твоя Татьяна». Сложив листок, она добавила: «Урал. Чиркуль. Директору моторного завода Николаю Степановичу Кораблеву», — и подала записку Громадину.
9
На улице кучилась тьма: тропы, деревья, небо — все словно было залито нефтью. Но Громадин, выйдя из блиндажа и радуясь тому, что Татьяна осталась, сказал:
— А ведь посветлело. Право же!
Масленица, понимая, почему для Громадина «посветлело», произнес:
— Еще бы… хоть глаз коли, — и чуть погодя: — А на какую работку вы думаете ее, товарищ генерал?
— Кого это?
— А ее… товарищ генерал.
— Тьму?
— И темная ночка — друг партизану.
Громадин о чем-то подумал, затем:
— Ты, Масленица, часто нос суешь не туда, куда следует. Смотри, отхряпнут, останешься без сморкалки, — и остановился.
Петр Хропов, Масленица, Яня Резанов, адъютант, идущие за ним по тропе, от неожиданности толкнулись друг другу в спину, а от Громадина донеслось:
— Партизаны, а шага не слышите. Надо иметь слух птицы… Адъютант! Пиши в уме приказ: «Отозвать в центр Петра Ивановича Хропова, Якова Резанова. Командиром в отряд послать Масленицу». Приказ подпишет комиссар.
— Товарищ генерал, — робко, вкрадчиво и не сразу заговорил Масленица. — Ну… ну, подчиняюсь.
— Попробуй не подчинись!
— Даже не думаю. А только как же с полицаями?
— Эту тварь другие выведут! — затем, немного подождав, генерал добавил: — Лягу спать. Как только взовьемся, лягу спать.
Дальше они шли молча.
Петр Хропов с сожалением думал:
«Значит, прощай ребята. Я погрущу о них, они обо мне. И что-то предстоит впереди?».
Масленица тоже думал:
«Ох, куда он меня! Может, спросить его, зачем?» — и хотел было задать генералу несколько наводящих вопросов, как тот, снова перейдя на шутливый тон, крикнул: