Дверь со скрипом открылась, и Татьяна следом за Яней Резановым вошла в огромный блиндаж, освещенный электрической лампочкой. Внутри блиндажа все походило на крестьянскую избу: длинные скамейки, полати, печь, стол, изрезанный и выскобленный ножом. За столом сидит человек — бородатый, широченный, в шляпе и куртке немецкого полицейского. Татьяна невольно дрогнула и попятилась: перед ней встали село Ливны, Ганс Кох, гестаповцы-каратели и полицейские вот в таких же куртках.
Яня Резанов, заметя оторопь Татьяны, проговорил:
— Не бойтесь! Это наш полицейлов Масленица.
— Не понимаю, — растерянно пролепетала она.
— Поживете — узнаете, — неожиданно мягким голосом откликнулся Масленица и, выхватив из-под стола табурет, сдул с него пыль. — Садитесь, пожалуйста. Вы та самая Татьяна Яковлевна? Генерал скоро будет, — и обратился к Яне Резанову: — А ты, Яня, все такой же. И не стареешь.
— Работка есть, вот и не старею…
8
Татьяна за эти дни подметила, что партизаны рассказывают ей о себе с особенной откровенностью. Даже Масленица, и тот, не вытерпев, сообщил;
— Как выпью, так за «Масленицу» — песня есть такая. Шаляпин ее здорово пел. И я норовлю, как он, а…
— Кишка слаба, — подхватил Яня Резанов и, посмотрев на дверь, прислушался, сказал: — Идет Петр Иванович и с ним генерал.
Вскоре в блиндаж вошли Петр Хропов и Громадин. Выставив вперед правую ногу, Громадин так захохотал, что Татьяна дрогнула, подумав: «Вот горластый», — а Петр Хропов произнес:
— Товарищ генерал! Перепугаете.
Громадин, не обращая на это внимания, крикнул:
— Ну вот! Воскресла! — и, взяв Татьяну за руки, потряс их, затем, отступив, снова посмотрел на нее: — Ух! Если бы я был такой красивый, да с таким сердцем, я показал бы фашистам, почем сотня гребешков! — Заметя, что Татьяна смутилась, он добавил мягче: — Не поймите меня плохо. Видите ли, здесь каждый человек по-своему ценен, — и резко переменил разговор: — Сегодня ночью лечу на Большую землю. Хотите туда — давайте туда. Муж есть? Где?
— На Урале. Директор моторного завода.
— Ага! Значит, оттуда бьет врага. Молодец! Ну, а вы как? Ежели к мягкой постели тянет… ежели сына и мать не жалко… А впрочем, давай полетим. Давай-давай. Пускай другие защищают родину, умирают за нас… а мы плакать будем. Давай полетим. Давай-давай! А там скажут: сын где, мать где? А-а-а? Забыла? К мягкой постели потянуло?
Татьяна, тепло глядя на него, думала:
«Какой он… какой он интересный: подбородок узкий, скулы выдались. Татарин, что ль? И как меняется: то весь сияет, то суровый до страшного. И что он мне говорит? Ах, постель! Мягкая постель. Сменили белье. От него исходит особый запах свежести… и рука Николая на подушке, большая, сильная. Я кладу свою голову на его руку, и мне кажется: я маленькая-маленькая. Но не страшно: такая рука защитит меня. Что он еще сказал? И почему так сердито? Ах, вон что! «Давай… Давай полетим». А там скажут: сын где, мать где? А-а-а? Забыла… к мягкой постели потянуло?»