Не зная, как сдержать себя, как выкинуть прочь из сердца разъедающую его тоску, она снова и снова неумело хватаясь за сигарету, хмурила брови., кашляла, резко отрывисто благодарила тех, кто услужливо подносил ей зажигалку или спички… Тоска медленно, после двух-трех затяжек превращалась в едкий и горький дым. И тут наступала очередь кашля, от которого выступали слезы. Нескончаемого, надрывного кашля. Она бросала сигарету в пепельницу, серые крупицы мягко рассыпались в гранях хрусталя. Опускалась в кресло. Не было желания закрыть жалюзи. Или хотя бы открыть окно. Не хотелось ничего… Она часами сидела так погруженная в свои живые воспоминания. Прилетевшие откуда то с моря, оттуда, где резко кричали чайки, пахло розами и желтофиолью, где волны лизали уступы скал, где шумел прибой, смешиваясь с вздохами приближавшегося к берегу своенравного мистраля… Молчаливо-услужливый швейцар, выпускавший ее из здания позже всех сотрудников, только качал седой головой и осторожно открывал перед нею дверь автомобиля. Он не нарушал ее погруженность в ожившее «прежде» банальностью любезных прощаний. Но однажды, когда она садясь в машину, безудержно и глухо закашлялась от очередной затяжки, яростно и бессильно прижимая к лицу платок, аромат которого не в силах был заглушить запах сигарет, пропитавший кожу плаща и велюр салона, кончики ее пальцев и контуры лица, сдержанный и обходительный страж дверей — истинный парижанин — неожиданно и весомо обронил:
— Ох, Мадам, бросали бы Вы курить. Вам вредно… И потом, Вы ведь действительно: Мадам. Я давно хочу Вам это сказать. От такой Женщины, как Вы, должно всегда пахнуть духами, а не дымом, как и от всякой настоящей француженки…
Она ошеломленно подняла на него глаза, полными слез, резко выдохнула… На один короткий миг ей показалось, что прямо под ноги ей упал палево-желтый лист вяза. Она покачала головой. Соленая пелена спала с глаз и в нос ей ударил знакомый запах разогретого асфальта. Запах сиреневых сумерек Парижа. Запах, полный странного покоя. Воспоминаний. Но — не горечи. Впервые за этот год она могла вдыхать его полной грудью. Она и вдохнула. И почувствовала, что лицо ее обвевает близкий и теплый мистраль. Ветер родного Прованса. Ее земли. И ее Страны. Она смяла пальцами окурок, спрятав его в карман плаща, улыбнулась, благодарно кивнула оторопевшему швейцару и тронула машину с места. Авто вскоре исчезло из вида, ловко вклинившись в непрерывно гудящий, скользящий, как змея, и сверкающий поток, унесшись навстречу резким крикам чаек, шуму прибоя и запаху поздних осенних провансальских роз… В темноте ночи, перед мистралем, они всегда пахнут сильнее…