Когда наверху раздался скрежет открывающейся верхней крышки, Грюм уже решил, что уж партейку-то в шахматы он из хозяина этого безобразия сегодня обязательно выжмет… И вот тот уже почти свалился ему на голову, поскользнувшись деревянной ногой и не успев проговорить заклинание левитации.
«Ну, а что ты, парень, хотел — управляться с чужими протезами как со своими? Размечтался. Они, дружок, для меня, тебе с ними тошно, и давно уже. Так и должно быть».
Пересчитавший собственной задницей все стенки сундуков, словно ступеньки крутой лестницы, Барти выглядел слишком необычно для этой ситуации. Аластор уставился на собственное лицо, не узнавая его совершенно чужого выражения: вдохновенности и какого-то странного внутреннего света.
Удивительно, но собственная трижды драная и паленая рожа, которую он давно привык воспринимать как неизбежное зло, он и в зеркало старался смотреть как можно реже на этот инструмент для эпатирования общественности, на сей раз не вызвала у него привычной усталой злости и раздражения. Только удивление, искреннее и ничем не замутненное. Наверное, какой-то кусок дзена он все же успел познать.
— Грюм, ты любил когда-нибудь? — вопросила рожа, а рука бухнула на стол приятно булькнувшую флягу. И… нет, судя по запаху, появившемуся, стоило мальчишке отвинтить крышку и плеснуть в быстро трансфигурированные из пары шахматных фигурок бокалы (вот же аристократ хренов!), там было далеко не оборотное.
И мальчишка Крауч уселся напротив, как будто ждал, что ему ответят. Нет, серьезно? Аластор, наверное, впервые в жизни потерял дар речи. От изумления. А потом расхохотался так, как с ним давненько не случалось.
Крауч скривился на него его же, аласторской, рожей, а потом крепко приложился лбом о столешницу. И еще раз. И еще.
— Идиот, — непривычно мягко даже для самого себя вдруг прохрипел Аластор, подставляя ладонь под упрямый лоб. — Еще пару раз так приложишься — и в нормальном виде у тебя с твоей любовью будет не больше шансов, чем у меня! Потому что, если попортишь мне глаз, я твои кишки по стенкам развешу. Новый год-то скоро аль нет? Гирлянды, э?
Крауч поднял на него несчастные глаза… глаз, то есть. Хотя даже протез каким-то образом тоже ухитрялся выглядеть трагически.
— И глаз мой верни, — продолжил Грюм. — Я соскучился.
Крауч без разговоров отстегнул и передал ему амулет и начал медленно превращаться в самого себя. Мерлин, вот дурень-то… А, ладно. Чего еще в жизни не бывало, так это утирания соплей влюбленным мальчишкам. Но лиха беда начало…
— Пей, — скомандовал Аластор. — И рассказывай.