Я регулярно звонил Тонье и рассказывал, как у меня дела, чем занимаюсь, она рассказывала мне, что происходит у нее. Вопросом, чем мы с ней на самом деле занимаемся, никто из нас не задавался.
Я начал бегать. И снова начал писать. С выхода первого романа прошло четыре года, а у меня по нулям. Валяясь на водяной кровати в подчеркнуто феминной комнате, которую я снимал, я понял, что вариантов реально два: или писать о своей жизни, все как есть сегодня, такой типа дневник, открытый в будущее, плюс присоединить глухим подтекстом происходившее со мной в последние годы, про себя я называл книгу «стокгольмский дневник», или продолжать историю, начатую за три дня до отъезда, о ночной поездке в шхеры с папой, когда мне было двенадцать лет, как он ловил крабов, а я нашел мертвую чайку. В истории была атмосферность, настроение: тепло, темно, крабы и костер, кричат чайки, охраняя свои гнезда, когда папа, Ингве или я проходим по холму мимо, что-то в этом было, но я сомневался, достаточно ли, чтобы удержать роман. Днем я читал, валяясь на кровати, нередко забегал Гейр, и тогда мы шли вместе обедать, вечером я писал, или бегал, или ехал на метро к Гейру с Кристиной, я очень сблизился с ними за эти две недели. Помимо литературы и политико-идеологических тем, кои Гейр считал важным обозначить, мы все время разговаривали о своем, о личном. В моем случае эта бочка была без дна, я вспоминал все подряд, от детских историй до смерти отца, от того лета в Сёрбёвоге до той зимы, когда я встретил Тонью. Гейр оказался проницательным, он умел отстраниться и вскрыть самую суть, раз за разом. Его история, а она обрела ясность не сразу, видно, ему сначала надо было убедиться, что на меня можно полагаться, оказалась практически полной противоположностью моей. Он вырос в простой семье без малейших амбиций, в родительском доме не было ни одной книги, в то время как мои родители принадлежали к среднему классу и оба, и мать, и отец, пошли во взрослом возрасте получать дополнительное образование, а дома в моем распоряжении имелась вся мировая литература. Он был из школьных драчунов, которых вечно отчисляют и таскают к школьным психологам, а я, наоборот, зубрилой, который примерным поведением стремился во что бы то ни стало добиться расположения учителя. Пока он играл в солдатиков и мечтал, что когда-нибудь у него появится собственное настоящее ружье, я играл в футбол и даже подумывал о профессиональной карьере. В то время как я на школьных выборах[37] представлял на дебатах левых социалистов[38]