По мере приближения к центру города на реке появились прогулочные суда. Дальше начинался квартал разноцветных деревянных домов, это я знал. Ла-Бока. Ниже через реку тянулась однополосная дорога, и я решил двинуться теперь по ней. Сначала она шла вдоль гавани. По обеим сторонам были видны большие баржи. А всего в каких-нибудь десяти кварталах уже центр города с парками, монументами и великолепными зданиями. Я рассмотрел поближе район, где должен быть Театр Сервантеса, но разрешение оказалось слишком слабым, очертания расплылись в нечто серо-зеленое, так что я со спокойной душой выключил программу, сходил на кухню еще попить воды и улегся в кровать рядом с Линдой.
Рано утром на другой день мы поехали на центральный вокзал, чтобы сесть на пригородный поезд до Гнесты, где жила Линдина мама. Слой снега высотой сантиметров в пять покрывал улицы и крыши. Небо было серое, как свинец, местами отполированный до блеска. Людей нам встречалось мало, и это понятно: раннее воскресное утро. Кто-то возвращался домой с праздника, старики выгуливали песиков, ближе к вокзалу стали появляться путешествующие, везя за собой чемоданы. На перроне сидя спал молодой человек, уткнув в грудь подбородок. Неподалеку от него ворона клювом ворошила мусорку. Мимо соседних перронов прошел без остановки поезд. Электронное табло над нами было черным, никаких надписей. Линда ходила вперед-назад по краю перрона, одетая в белую, средней длины куртку, которую я купил ей в Лондоне на тридцатилетие, белую вязаную шапку и белый шерстяной шарф, подаренный мной на Рождество и не очень ей понравившийся, как я догадался, хоть он и был ей к лицу. И белый цвет, все белое очень ей шло, и узор, столь же романтичный, как она сама. От холода она раскраснелась, глаза заблестели. Она несколько раз хлопнула в ладоши и потопала на месте. На эскалаторе приехала полная женщина лет пятидесяти, везя в каждой руке по сумке на колесиках. За ней стояла девочка лет, я думаю, шестнадцати, одетая в темное, с подведенными черным глазами, в черных митенках и черной шапке, но со светлыми волосами. Они встали рядом у края платформы. Должно быть, мать с дочкой, хотя и никакого сходства.
— Ух! Ух! — сказала Ванья, показывая на семенящих по перрону голубей.
Она только что научилась ухать, как сова из книжки, которую мы ей читали, и теперь «ух» означало всех птиц. Какое у нее все мелкое, подумал я вдруг. Маленькие глаза, маленький нос, маленький рот. Это не из-за возраста, было видно, что черты лица навсегда останутся мелкими. Особенно если поставить рядом Ванью и Линду. Они не то чтобы прямо очень похожи, но родство очевидно и проявляется в том числе в пропорциях лица. У самой Линды тоже маленькие глаза, и рот и нос тоже некрупные. Моего у Ваньи ничего не было, ну разве что цвет глаз и их миндалевидная форма. Но иногда у нее делалось очень знакомое выражение лица, такое бывало у Ингве в детстве.