— Она рассчитывала, что ты так и скажешь. Иначе бы она к тебе не пошла.
— Я тоже так думаю. Если бы она хотела во всем покаяться, на коленях вымолить прощение и впредь думать только о законном супруге, она бы пошла к тебе.
— Да, и желая уйти от него тоже.
— Самое ужасное, что ты всерьез.
— Конечно, я всерьез, — сказал я. — Год после того, как я изменил Тонье и не признался в измене, был худшим годом моей жизни. Черная чернота. Одна долгая кошмарная ночь. Я думал об измене постоянно. Вздрагивал каждый раз, как раздавался звонок телефона. Если по телевизору говорили слово «неверность», я заливался краской от макушки до пяток. Горел огнем. Когда мы выбирали, какой фильм взять напрокат, я старательно избегал темы адюльтера, зная: рано или поздно Тонья заметит, как я реагирую, как кручусь ужом. То, что я сделал, разрушало и все остальное в моей жизни, я не мог сказать искренне ничего, все обращалось в ложь и недомолвки. Это был кошмар.
— Теперь ты бы сказал?
— Да.
— А про Готланд?
— То была не измена.
— Но она мучает тебя так же чудовищно?
— Да, мучает.
— Сесилия не изменяла. Почему она должна рассказывать своему сожителю, что она думала сделать?
— Речь не об этом, а о намерениях. Намерения приносят последствия.
— А что насчет твоих намерений на Готланде?
— Я был пьян. В трезвом виде я бы на подобное не пошел.
— Но подумал бы об этом?
— Возможно. Однако есть разница.
— Тони католик, как ты знаешь. И его священник однажды высказал ему мысль, которая меня зацепила: грешить — это ставить себя в положение, когда грех возможен. Напиться пьяным, зная, какие мысли тебя тревожат и какое у тебя в душе напряжение, как раз означает поставить себя в такое положение.
— Да, но когда в тот раз я начал пить, то не видел никакой опасности.
— Ха-ха-ха!
— Правда.
— Но, Карл Уве, то, что ты сделал, просто ерунда. Пустое место. И всякий это поймет. Всякий. А кстати, что именно ты сделал? Постучал в дверь?
— Я стучал полчаса. Посреди ночи.
— Но тебя не впустили?
— Нет. Она открыла дверь, дала мне бутылку воды и заперлась.
— Ха-ха-ха! И из-за этого ты дрожал, белый как полотно, когда я тебя встретил? Можно было подумать, ты кого-то убил.
— Ощущалось именно так.
— А на самом деле ничего и не было?
— Допустим. Но я не могу себе этого простить. И до смерти не прощу. У меня есть длинный список поступков, когда я был не на высоте. Потому что речь об этом. Не мухлевать, вот что ты, блин, должен. Заповедь вроде бы легко исполнимая. И кому-то она правда дается легко. Я знаю нескольких людей, немного, но нескольких, кто всегда поступает правильно. И всегда остаются хорошими правильными людьми. Причем я не говорю о тех, кто не делает глупостей потому, что вообще ничего не делает, кто живет жизнью настолько пустяковой, что там и ломать нечего; такие люди тоже есть. Но я говорю о других, они в любой ситуации знают, как поступить хорошо. Не выпячивают себя, не изменяют принципам. Ты таких тоже встречал. Насквозь хорошие люди. Они вообще бы не поняли, о чем я тут разглагольствую, потому что они такие от природы, а не то что всякий раз высчитывают, как бы поступить получше. Они просто хорошие и сами об этом не знают. Берегут своих друзей, заботливы и внимательны с любимыми, хорошие и притом не феминные отцы, дельные работники, всегда хотят только хорошего и делают только хорошее. Цельные люди. Юн Улаф, например, мой двоюродный брат.