— Метро по-прежнему ассоциируется у меня с Norway Cup[73], — сказал я. — Как только учую этот особый запах метро, сразу думаю о нем. Я же из маленького городка, и метро было главной экзотикой. И пепси-кола. Ее у нас тоже не водилось.
— Ты долго играл в футбол?
— До восемнадцати лет. Но я плохо играл. В нижнем дивизионе, так сказать.
— Ты все делаешь на невысоком уровне? Книги, которые насобирал, не читаешь. А в интервью, которые я посмотрел, ты часто говоришь, что все, тобой сделанное, плохо. Может быть, перегибаешь с самокритикой?
— Нет, не думаю. Все зависит от того, на какой высоте ставить планку.
Он посмотрел в окно, потому что поезд вышел из туннеля перед «Т-Сентрален».
— Думаешь, получишь премию?
— Северного совета?
— Да.
— Нет.
— А кто получит?
— Моника Фагерхольм.
— Ты так уверенно говоришь?
— Роман очень хороший. Автор — женщина, Финляндия давно премию не получала. Ясно, что дадут Фагерхольм.
Мы снова замолчали. Время до и после интервью всегда такая серая зона: незнакомый человек приехал вытянуть из меня подноготную, но займется этим не сейчас, а позже; пока же мы в преддверии этой ситуации и роли не распределены, мы равны, но не имеем точек пересечения, однако вынуждены беседовать.
Я думал про Ингрид. Я не мог никому ничего сказать, даже Линде, пока абсолютно не уверюсь. Мне придется пометить уровень на бутылках. Вечером сделаю. А завтра посмотрю. Если алкоголь убудет, придется разбираться.
Мы вышли на «Сканстулле» и молча шли по сверкающему в темноте городу в «Пеликан», там отыскали себе столик в глубине зала. Проговорили полтора часа обо мне и моем, потом я ушел, а журналист, поскольку улетал только на другой день, остался. Как всегда после долгого интервью, я чувствовал себя опустошенным, осушенной канавой. И, как обычно, ощущал, что я себя предал. Согласившись на разговор с ним, я принял как аксиому, что мои книги хороши и важны, а я, их сочинитель, необычайно интересен как человек. Это исходный пункт беседы — все, что я скажу, будет важно. Если я ничего важного не говорю, это трактуется как уход от ответа. Потому что он у меня точно есть. В результате я рассказываю о детстве, например, простые, банальные вещи, но это считается важным, поскольку это сказал я. А мои ответы говорят нечто важное обо мне, авторе двух хороших известных книг. Тем самым я соглашаюсь с такой оценкой, производной от самой ситуации, в которую с энтузиазмом еще и включаюсь. Сижу и болтаю как попугай в парке попугаев. При этом отлично представляя себе истинное положение дел. Как часто выходит в Норвегии значительный и хороший роман? Раз в десять-двадцать лет. Последним хорошим норвежским романом был «Огонь и пламя» Хьяртана Флёгстада, но он вышел в тысяча девятьсот восьмидесятом, двадцать пять лет тому назад. Перед ним были «Птицы» Весоса, в пятьдесят седьмом, то есть еще двадцатью тремя годами ранее. А сколько всего за это время вышло норвежских романов? Тысячи! Да, тысячи! Несколько хороших, чуть больше — неплохих, но в массе своей они слабые. Так обстоит дело, это не сенсация, а всем известная вещь. Проблема в том, что возникает вокруг всей этой писанины, в той лести, которую писатели средней руки обсасывают, как леденцы, а потом все они в своем неадекватном самомнении начинают вещать в интервью и по телевизору.