Вот такая переписка. Я не сомневался в искренности его приглашения пожить у них, но оно мне все равно претило. Встреча за чашкой кофе больше соответствовала бы обстоятельствам. С другой стороны, я ничего не теряю. И родом он всего лишь с Хисёйи.
Я закрыл почту и, прежде чем встать и взять рюкзак, бросил взгляд на столик трех отроковиц. Та, которая держала речь, говорила с обиженным надрывом и давила, поэтому отвечали ей так же. Если бы они молчали, я дал бы им лет девятнадцать. Но теперь видел, что им по пятнадцать.
Сидевшая ближе ко мне повернула голову и снова встретилась со мной взглядом. Не открытым, не что-то мне передающим, исключительно чтобы удостовериться, что я на нее смотрю. Тем не менее что-то он открыл. Сверкнула молния как будто радости. И пока я шел к кассе расплатиться, грянул гром осознания. Мне тридцать три года. Я взрослый мужик. Почему я продолжаю думать так, как будто мне двадцать? Когда уже я вырасту из юношей? У моего отца в тридцать три года был один сын тринадцати лет и второй девяти, был дом, машина, работа; рассматривая его фотографии того времени, видишь мужчину, и он и вел себя как мужчина, — напомнил я себе, встал у кассы и положил горячую ладонь на холодную мраморную плиту. Официантка поднялась со стула и пришла получить с меня деньги.
— Сколько я вам должен? — спросил я.
— Ursäkta?[33] — переспросила она по-шведски.
Я вздохнул.
— Сколько стоит?
Она взглянула на экран перед собой.
— Десять.
Я протянул ей мятую двадцатку.
— Не надо сдачи, — сказал я и, опередив очередное ursäkta, заполонившее эту страну, пошел прочь. Часы в главном зале показывали без шести минут пять. Я встал на прежнее место и рассматривал тех, кто у решетки кого-то ждал или просто тусил. Поскольку ни один из них не подходил под мои скудные сведения о Гейре, я рассматривал публику в зале. От киоска на противоположной стороне шел низкого роста мужчина с большой головой и таким странным выражением лица, что я проводил его взглядом. Ему было порядка пятидесяти, золотистые волосы, широкое лицо, большой нос, чуть кривой рот и маленькие глазки. Вылитый гном. Но одет в костюм и пальто, в руке держал элегантный кожаный портфель, под мышкой — газету, и, наверно, как раз эта иная сущность, пробивавшаяся сквозь городское обличье, заставила меня провожать его глазами, пока он не нырнул вниз на перрон пригородных электричек. Вдруг я увидел, до чего все старое. Спины, руки, ноги, головы, уши, волосы, ногти: все, из чего состояли тела сновавших по вокзальному залу людей, было старым. Гул голосов, расходившийся от них, стар. Даже радость была стара, даже стремления и ожидания от будущего, все старо. Хотя для нас все ново, для нас оно принадлежит нашему времени, принадлежит очереди на такси перед вокзалом, кофемашинам на стойках кофеен, и рядам журналов на полках в киосках, мобильникам и айфонам, одежде из гортекса и ноутбукам, которые внутри сумок движутся по вокзалу в поезда, и скоростным поездам и автоматическим дверям, билетным автоматам и электронным табло, на которых высвечиваются станции назначения.