— Не по своей воле, — процедил Антон.
Он взял лежавшие на столе фотографии — на них был изображён мужчина в строгом тёмном костюме. Птицын захлопнул папку и убрал в сейф.
— А вам, Кирилла Петрович, неплохо бы знать, что город наш называется Куйбышевом! Куйбышев — не Самара! Ещё в тридцать пятом переименовали. — Птицын подошёл к окну, приоткрыл форточку и полез за папиросами. Когда он выпустил первый клуб дыма, он обернулся. — Ты ещё здесь, Трефилов?
Антон сунул снимки за пазуху и вышел из кабинета. Он спустился по лестнице и вышел из здания. В курилке сидело несколько сотрудников. Антон узнал их: двое из дежурки, третий — следователь. Веры Полянской среди них не было. Антон вздохнул и с поникшей головой побрёл на трамвайную остановку.
Антона переполняли противоречивые чувства. С одной стороны, он теперь принимает участие в поиске самых настоящих немецких диверсантов (не об этом ли он мечтал, стремясь попасть на фронт, чтобы вести настоящую борьбу с настоящим врагом?), а с другой, он понимал, что им придётся бросить начатое дело, не доведя его до конца. Если корниловские поймают Пашу, вся слава достанется им, да и поймают ли вообще? Смущало Антона и отношение к происходящему Птицына. Вон он как шипел, да на москвича всё время косился! Оно и не мудрено: под контролем такого чудика работать — не самое приятное дело. С такими мыслями Антон добирался до улицы Фрунзе; дорога заняла почти час. О Вере Полянской он старался больше не думать.
Когда трамвай свернул на Пионерскую, Антон прямо на ходу соскочил с подножки и двинулся в сторону общественных бань. Ветер крепчал, и ноябрьский морозец слегка прихватывал уши, забирался под воротник. Антон шмыгал носом, то и дело тёр вязаной перчаткой слезящиеся от ветра глаза. Щёки его раскраснелись, Антон облизывал обветрившиеся губы. Где-то там глубоко в душе молодой опер жалел, что оделся слишком легко: надел кожаную куртку вместо ватника, а вместо ушанки — фуражку с длинным выгнутым козырьком. Накануне тётя Зина связала ему толстый шарф из козьей шерсти, но Антон так ни разу его и не надел. В этом шарфе он больше походил на бедолагу из сиротского приюта на улице Крайней, а никак не на лейтенанта уголовного розыска. Антон кутался в воротник, одновременно придерживая рукой подмышечную кобуру, в которой лежал недавно полученный в оружейке табельный наган.
Птицын частенько ругал Антона за то, что тот одевается слишком броско. «Настоящий опер должен выглядеть скромно, быть незаметным как мышь, — говорил начальник, — а ты рядишься как сенегальский попка! Сколько раз тебе говорить: подогни крылышки и не отсвечивай!» Но Антон упорно не желал носить ватник, а меховым шапкам и толстым кепкам всегда предпочитал лёгкие фуражки армейского образца.