Хален с губернатором лениво продолжали обсуждать дела. У него не было претензий к работе Гамалирана. С шелковичных плантаций весной собрали как никогда много листа. Лесопилки работали круглосуточно, и длинные караваны сосновых, ореховых и дубовых бревен спускались к Гетте, отправлялись по реке на север Матакруса и на Острова, без устали поглощавшие все — дерево, металлы, ткани и драгоценности. В Матакрусе дерево обменивалось на каменный и бурый уголь для металлургических заводов, на которых из привозного шедизского железа выплавляли сталь, — сами шедизцы ценили ее выше своей и с удовольствием покупали. Это породило сложную систему взаимных финансовых обязательств, условий и уступок, в которой хорошо разбирались Хален и Гамалиран, в то время как их жены предпочитали обсудить сравнительную стоимость дафарского шелка и лучшего, тончайшего льна, что ткут на фабриках Матакруса.
Пеликен и тут не изменил себе, строил глазки дочери Гамалирана, в то время как ее муж обменивался тостами с Венгесе. Но она нашла благодарных слушательниц в лице подруг царицы и рассказывала им бесконечные истории о проделках своих сыновей-сорванцов.
Евгения любила такие вечера куда больше торжественных столичных приемов. Она чувствовала себя своей в кругу этих людей — давно знакомых, надежных, как сам этот край, где под добрым слоем плодородной почвы скрывалось твердокаменное основание континента. Громко рассмеялся Хален; она повернулась к нему и попыталась посмотреть на него взглядом семнадцатилетней девочки, только что оказавшейся в незнакомой стране. Он изменился за эти годы. Ему было уже тридцать три. Долгое время он не брил усы и бороду, и теперь чисто выбритая кожа на подбородке оказалась светлее верхней части лица. Появились морщинки у глаз, от носа к уголкам губ пролегли тонкие складки. Но все тот же яркий огонь горел в глазах, когда он поднял кубок, посылая Евгении страстный взгляд. На пальце сверкнул царский перстень с рубином. Рядом с ним скромно блестело серебряное обручальное кольцо, на котором было имя жены, записанное пятью знаками слогового письма, — короче его нельзя было отобразить на иантийском языке. На кольце Евгении повторялся лишь один знак — заключенная в круг голова ястреба, ибо Хален носил имя этой гордой птицы.
Она никогда не пыталась «читать» своего мужа, как читала желания других людей. Даже не обладая вовсе даром ясновидения, она знала бы, о чем он думает. Со временем они стали меньше говорить друг с другом, но не потому, что говорить было не о чем, а потому, что не нужны стали слова. Евгения знала Халена лучше, чем саму себя. Иногда ей казалось даже, что она понимает глубинные причины его поступков, в которых он сам не отдает себе отчета. Его обостренное чувство долга, стремление везде успеть, все предусмотреть — чем оно вызвано, как не затаенным сомнением в собственных силах? А оно возникло еще в юности, когда один за другим, с разницей в три дня, скончались от болезни два старших брата, и он, тринадцатилетний подросток, остался единственным наследником царя. До того его воспитывали как будущего простого офицера. Родители были к нему не так строги и внимательны, как к старшим сыновьям. Отныне же ему пришлось стать самым строгим судьей и себе, и другим. И хотя с тех пор ни один человек не посмел бы усомниться, достоин ли Хален царства, но сам он, не зная о том, постоянно опасался оказаться в чем-то несостоятельным. Отсюда шло и его лихачество в военных подвигах, и чересчур ответственное отношение ко всем царским обязанностям. Он должен быть лучшим среди своих людей — именно эта цель двигала им. К счастью для него и для страны, Хален обладал врожденным чувством меры и умел сдерживать свои порывы. Будучи самым молодым монархом Матагальпы, он почитался среди остальных царей как жесткий, но осторожный правитель. Он мог рискнуть собственной жизнью, чтобы доказать товарищам свое превосходство, но не стал бы без веского повода рисковать своими полками и мнением народа о себе. У него было достаточно примеров для сравнения. Кровавая деспотия Процеро Шедизского, избыточная роскошь и раздутый чиновничий аппарат Шурнапала — дома Джаваля Матакрусского, непреходящая бедность и отсталость далекой Галафрии — он был хорошо знаком со всеми монархиями Матагальпы и предпочел свой путь. Евгения уважала его за это и любила, любила так, что замирало сердце.