Готанор был самый молодой из крупных иантийских городов. Когда-то он располагался в устье Гетты и был смыт разлившимися речными водами. После этого царь Барахия отстроил город на новом месте — на высоком берегу в сотне тсанов от устья. Его жители, казалось, были моложе жителей остальных городов и определенно веселее. Они приветствовали царицу песнями и танцами и все — от губернатора Маталана до последнего нищего — пришли к храму на церемонию освящения первых даров осени.
Маталана Евгения не любила. «Каждой бочке затычка», — говорил про него Пеликен. Он тоже был молод — ровесник Халена — и очень самолюбив. Он бывал в столице намного чаще остальных управителей и постоянно порывался давать советы царю и министрам, уверенный, что без его веского слова ни один вопрос не решится. Хорошо, что он не лезет в религию, а то с его подачи пришлось бы переписать многие книги, — с облегчением думала Евгения.
Она уже не помнила, что когда-то иантийская религия вызывала у нее недоумение. Мировоззрение жителей Матагальпы теперь казалось ей естественным и единственно верным. В сознании простого иантийца управляющие его жизнью существа делились на низших духов земли и высшие небесные силы. Первые даруют людям пищу и крышу над головой, оберегают от болезней, но они же и вредят, мешают, наказывают за многие ошибки. Они мстительны и мнительны, их следует ублажать. С ними прекрасно умеют обращаться колдуны. Если сгорел дом, если пала корова или кто-то из членов семьи сломал ногу, нужно идти к колдуну с подарками для него и для духов. Служители храмов с куда большим почтением относятся к небесным покровителям. Тем нет дела до мелких человеческих бед. Они осеняют всю землю своим благословением, а уж если проклянут, то сломанной конечностью не отделаешься. Люди верили, что старый Готанор был стерт с лица земли по воле небес за какое-то большое преступление, совершенное его жителями.
В таком разделении функций не было противопоставления добра и зла. Образ дьявола был этому миру неизвестен. Даже священники, чей взгляд на стихии был намного утонченнее, не поняли бы христианского стремления отделить черное от белого, невинность от греха. Это был мир прагматиков, а не идеалистов, и даже самые возвышенные натуры не спорили с тем, что прожить жизнь без грехов и ошибок невозможно. Да и само понятие греха означало преступление против человечности, а не против непонятных и расплывчатых высших законов. Грешить следовало по возможности меньше. В то же время священные религиозные тексты отдавали наивысшую дань уважения людям, прошедшим через горнило самых разных испытаний, познавших вкус преступления и раскаяния, потерь и потрясений. Евгения поняла это только сейчас, перечитывая в четвертый или пятый раз храмовые книги. Поняла — и внутренне похолодела. Нет, она не желала такого опыта! Теперь ей стало ясно, к чему подготавливали ее намеки Ханияра, и она решительно не хотела страдать и нести потери. Ей казалось, она и так достаточно потеряла в последнее время: Сериаду, Айнис, Халена, Пеликена… У нее никогда не будет детей — разве этой жертвы недостаточно небу?