Значит, стращал Россию Петр, предупреждал, что ждет любого, кто будет противиться его воле. Да еще, наверное, мстил стрельцам за свои страхи детских лет. Такая вот тяжкая и не последняя страница нашей истории.
Остается только повторить, что на дворе стоял XYII век и происходившее в России не было исключением. Пытки и казни широко применяли тогда в Европе. Это бьио делом обыденным, повседневным. Один датский путешественник заметил, что если в одном конце города кому-то рубят голову, то в другом об этом и не знают. Но особенно жестокими были наказания за преступления против личности и величия королевских персон.
Во Франции в 1613 году убийцу короля Генриха IV привязали за руки и за ноги к четырем лошадям и разорвали на куски на площади Отель де Вилль, запруженной парижанами, которые пришли на казнь как на пикник — с детьми и завтраками в корзиночках. За оскорбление "короля-солнца" 60-летнему французу вырвали язык, после чего сослали на галеры. Обычным же преступникам во Франции отрубали головы, их сжигали на кострах и колесовали.
Дороги Италии были сплошь уставлены виселицами. И это зрелище сильно убавляло желание путешествовать по стране. В Англии убивали более изощренно. Преступнику клали на грудь доску, а на нее накладывали гири, пока он не задыхался. Ведьм в Англии сжигали на протяжении всего царствования Петра. А за шесть лет до стрелецкой казни 20 молодых женщин и две собаки были повешены в штате Массачусетс, США, по обвинению в колдовстве (Салемские колдуньи).
Так что Россия в передовиках не ходила. И если что и удивляло иностранцев по части казни, так это стойкжть, с которой русские обычно переносили пытку. Ни огнем, ни кнутом у них нельзя было вырвать имен товарищей, а на плаху шли спокойно, без слез или стенаний. Об этом много тогда говорили. Шептались, передавая на ушко подробности, кто чего сам видел, а кто чего слышал. Говорили, что 300 человек вытерпели все муки и, невзирая на обличения сообщников, умерли, ни в чем не признавшись.
Одного такого бедолагу подняли на дыбу, дали 30 ударов кнутом, а он и не вскрикнул ни разу, ни слезинки не проронил — только молчал, как будто и не его били. Решили, не повредился ли малый умом. Сняли с дыбы, развязали и спросили сначала, знает ли он тех, кто перед ним находится. Знает, отвечал, и всех по именам перечислил. Но когда стали спрашиватъ его о бунте, о сообщниках, он снова сделался как бы нем и не сказал ни слова. Его стали жечь, но он все равно молчал. В исступлении палачи палкой разломали ему челюсть — признайся, лютый зверь, а он все равно молчал. И так до самой смерти.