Мать входит в комнату в дальнем конце пристройки. Обстановка тут довольно аскетичная – аккуратно заправленная больничная койка, дешевый сосновый шкаф и прикроватный столик, где предметы жизненной необходимости свелись к коробке с бумажными платками, напечатанной крупным шрифтом Библии и бутылке лимонно-ячменного напитка. У стены два кресла из кожзаменителя с высокой спиной, вроде тех, что стоят в приемных врачей, и стол с наполовину собранным пазлом. Над кроватью гравюра, памятная мне с детства, – горы, озеро и пара коров хайлендской породы на переднем плане. Вряд ли мы хоть раз ездили в Шотландию, но эта картина сопровождала мать десятилетиями, в отличие от многого другого, выброшенного за ненадобностью.
– Присядь-ка. – Она указывает рукой на одно из кресел.
Я неловко устраиваюсь на краешке под ее обжигающим взглядом. Похоже, мать не особенно удивлена моим появлением. Большинство на ее месте проявили бы хоть какие-то эмоции, узнав, что потерянная много лет назад дочь наконец-то вышла из комы, однако у матушки вид такой, словно она осу проглотила.
– Я думала, что ты… – начинаю я.
Мать не дает мне договорить. Мне это памятно с детства: она была так самоуверенна, что высказывалась, не обращая внимания на уже идущую беседу.
– Я всегда считала то, что с тобой случилось, Господним воздаянием за грехи. Однако вот ты здесь, без единой царапины…
Мать смотрит на меня с ненавистью, и я невольно отшатываюсь, пораженная злобой во взгляде. Может быть, это симптом деменции? Бывают же перепады настроения, агрессия, изменения личности… Нет, здесь, пожалуй, наоборот – с годами внутренняя сущность человека проявилась в чистейшем, максимально ярком виде. Слова матери так и сочатся густым ядом праведности.
– А мне Джоанна сказала, что ты умерла.
– Ха! Ты небось обрадовалась, да? Жаль тебя разочаровывать: я еще жива и вот собираюсь хоронить одну из своих дочерей. Правда, не ту, которую надо.
Я вздрагиваю. Откуда такая ненависть?
Она подходит к кровати и неловко укладывается на нее – такая невесомая, что на туго заправленном покрывале не остается даже вмятины. Куда тяжелее тела душа матери – столько в ней желчи. Рисуя себе сцену встречи, такого я точно представить не могла.
– Почему ты здесь, в пансионе? – бросаю я отрывисто. Мать выглядит хрупкой, но в остальном совершенно здоровой, не считая ее черного сердца.
Она смотрит на меня с неприятной лукавой улыбкой.
– Тут недешево, знаешь ли. Платит Джоанна, но она получила деньги от продажи дома, так что все справедливо. Не надейся их захапать – они в трастовом фонде. На прошлой неделе как раз заходил бухгалтер, чтобы все прояснить.