Князя Петра [это князь Петр Алексеевич Хованский, брат тестя А.Я.Булгакова, князя Василия Алексеевича] я еще не видал; в Английском клубе говорят, однако же, о его остроте. Речь была о болезни папы, а князь на это сказал: «И это уже решенная вещь, что папою сделали сына Наполеонова». Все засмеялись, а он прибавил: «Конечно, чтобы не было у него детей; это и очень хорошо придумано». Мне кажется, что начало процесса королевы Английской более в ее, нежели в его пользу. Увидим. Ну, прощай, любезный почетный член Вольного общества любителей российской словесности. У Шульгина, к которому ужо поеду, вышла уже распря с новым полицмейстером Белкиным. Экий баламут! Брокера и Бибикова выковырнул, как-то с этим кончит?
Александр. Москва, 6 сентября 1820 года
Как бы найти нового у нас? Петровское-Разумовское купил князь Юрий Владимирович Долгоруков за 300 тысяч, и дешево. Намедни было трагическое происшествие в Кремле. Волков невольно причиною был. В караульне закричали «вон!», увидев коменданта; молодой офицер Зубов, брат служившего у тебя и только что помолвленный с прекрасной невестой, спал. Услышав колокольчик и крик «вон!», он вдруг встал, кинулся со сна с лавки, поскользнулся и наткнулся на штык солдатского ружья, но так несчастливо, что оный прошел до самого сердца, и он тут же испустил дух. Какой горестный конец! Страшно подумать, что у всякого эдак смерть на носу, а иной живет так, как будто ему не умирать и отчетов не давать ни в чем. Этот бедный Зубов был в сражениях невредим, и где же находит смерть? Предопределение! Что ни говори, турки правы.
Шульгин поссорился с Белкиным по делу фальшивых бумажек. Князь Дмитрий Владимирович послал Белкина в Коломну схватить там еще участников (всех их человек с 40), что и было выполнено исправно. Возвратясь и не находя князя, который был в деревне у матери, он подает рапорт Шульгину, который ему отвечает: «Я вас не посылал, дело это мне неизвестно. Трактуйте и рапортуйте тому, который вас посылал», – и проч. и проч. Какой чудак!
И Москва, сударь, украшается: вдоль по стене кремлевской от Иверской до Боровицких ворот делается гулянье, которое не хуже будет Прудов [то есть Пресненских прудов]. Бове очень трудится, и то, что уже есть, понравилось государю. Вот и живописец явился не портрет мой писать, а комнаты расписывать. Вот третьего приводят, и один другого бестолковее и хуже; я думаю, что кончу тем, что все отложу до будущего года.
Александр. Москва, 7 сентября 1820 года
У меня как волшебный фонарь: один уходит, другой приходит; не дадут написать порядочно. Как меня поразило твое письмо № 115! Я ожидал несчастья такого рода по началу письма твоего, но думал, что это оборвется на старике; вместо того умерла Афр. Дмитриевна [Варлам, теща Константина Яковлевича Булгакова]. Хотя я до нее не большой был охотник, но все жаль, и как человека не станет, то забываешь о пороках его и даже недостатках. Бог с нею, а как бы теперь с Марицей управиться! Говорить, конечно, не должно. Они так нерадивы писать, при всей любви своей, что Марицу не должно удивлять молчание матери ее. Как же ты пошлешь Костаки [Костаки заведовал имениями Варламов], – она догадается, что что-нибудь да не так. Не лучше ли обождать? Что-то напишет старик? Жаль бедного старика. Это горе, присовокупив к расстроенным его делам, нанесет ему ужасный удар.