Помнишь ты место на Кузнецком мосту, которое отдавал нам покойный Тормасов для выстройки дома с лавками? Ну! Теперь Дмитрий Павлович Татищев тут строить хочет. Урусов послал ему смету в 500 тысяч рублей; но зато и доход будет огромный, а в городе прибавится прекрасное здание.
Александр. Москва, 10 декабря 1820 года
Вчера, прервав писание письма к тебе, поехал я к Волкову, тут нашел я Башилова, и три Александра пустились в «Красную шапочку»; но, увы, пьесу давали не в театре комической оперы, но в театре Пашкова на Моховой. Башилов, как истинный парижанин, держал французскую брошюрку в руках и немилосердно критиковал перевод, хулил голоса, машины, оркестр и проч. и, наконец, от усталости замолчал. Народу было тьма, и это было главное для Медведевой и Окуневой. Мы трунили над Волковым, потому что в пьесе барон-волокита называется волком. Потом поехали к Волкову, болтали, трубка за трубкою, и не видели, как ударило час.
У Настасьи Дмитриевны Афросимовой был удар на этих днях, а она все не теряет военной дисциплины в доме: велит детям около себя дежурить по ночам и записывать исправно и ей рапортовать по вечерам, кто сам приезжал, а кто только присылал спрашивать о ее здоровье. Ежели сделается с нею несчастие, то жалка будет бедная ее дочь; но я полагаю, что без матери скорее она выйдет замуж, нежели при ней. Все этой маменьки боятся смертельно; да и есть чего, признаться. В воскресенье у нас бал в Собрании в честь государева рождения. Чтобы не было пусто, мы приглашаем 250 купцов с их семьями, а то мало еще записавшихся вновь.
Каменский Дмитрий Николаевич меня прервал, долго просидел, звал обедать к себе, а он едет в Полтаву, рассказывал, что Булгари присваивает себе неправильно и мимо ближайших родственников имение умершего князя Кантемира, который тем менее мог сделать завещание в пользу Булгари, что он был в сумасшествии и имение его в последние 18 лет управлялось опекою. Говорят, что Каподистрия хлопочет за Булгари, но, видно, он не знает дела подробно. Впрочем, и я повторяю только слова Каменского, который хотя и ближе родня Булгари и Кантемиру, но хлопочет для бедных родственников: они не в силах тягаться, не имея ни средств, ни покровительства.
Александр. Москва, 13 декабря 1820 года
Я обедал вчера у князя Дмитрия Владимировича. Рушковский сел возле меня, заговорил. Сказывал, что получил род реприманда [выговора] за дилижансы; оправдывался, хотя я, право, не судья ему. Чудак! На хорах за обедом пела каталаниевское «ура» певица здешнего театра Ветрошинская. Рушковский так зарапортовался, что начал аплодировать; но более меня насмешило, что он мороженое ел вилкою, а между тем рассказывал о дилижансах, так что все мороженое падало на штаны несчастного генерала Гурко, возле него сидевшего.