И конечно, я не могла закрыть тему.
— Две недели вместе… — когда Джесси посмотрел мне в глаза, я поддела его ногу своей. — Ты думал о том поцелуе.
Он не пошевелился, не перестал улыбаться, наблюдая за мной из-под отяжелевших век.
— Я подумывал поцеловать тебя, а ты была не в состоянии остановить меня.
Как будто я когда-нибудь стала бы его останавливать.
— Я прям не знаю, как ты устоял перед припадками и кровавой рвотой.
Его улыбка угасла, и он перекатился на меня, уткнувшись лицом мне в шею.
— Проклятье, как же хорошо, что ты вернулась, дорогая.
Я прижала его к груди, запустив пальцы в его волосы. Рорк свернулся у другого моего бока, и я обняла рукой его плечи, прижимая их обоих ко мне, пока мой разум уплывал под ровное биение их сердец. Здесь, в комфорте свежего постельного белья и стрижек, без вони грязных тел, вида оружия или голодного гула тли, грызущего мое нутро, легко было представить, что заражения не происходило.
За окнами небо погружалось во тьму, и все же мы легко видели друг друга в свете лампочки. Я хотела верить, что эта лампочка что-то означает, что она символизирует поворотный момент в нашей борьбе, что жизнь станет проще, что яркое и светлое будущее уже не за горами.
Но у нас не было бы электричества без генератора. А если бы я проверила матрас, сумки на полу и их одежду, то нашла бы арсенал оружия. Ши, Пол и Эдди внизу явно не смотрели повторы старых фильмов и не ели мороженое. Они держали свои ножи и стрелы поблизости, бдительно напряглись и сторожили дом.
— Я рада, что я здесь, с вами обоими, но мне хотелось бы, чтобы прошло лет десять, — я втянула вдох, и моя грудь приподнялась под весом Джесси. — Я хотела бы, чтобы здесь был Мичио.
Рорк раскрыл губы, чтобы что-то сказать, но вместо этого обхватил мое лицо, выдернул из объятий Джесси и погрузил язык в мой рот. Мои органы чувств переполнились невероятным вкусом дуба, шоколада и виски, эта многогранная смесь источала резкость и жизненную силу, которые так хорошо сочетались с успокаивающим запахом его кожи. Эти вкусы и запахи были визитной карточкой моего священника.
Когда он раскрыл мой рот своими губами, я ожидала спешки, жара, недель сдерживаемой нужды, которая обрушится на меня, но он не дал мне этого.
Он замедлился, водя языком по моим губам, не чтобы возбудить, а чтобы успокоить. Бархатная кожа его безволосого лица скользила по моем лицу, согревая нервные окончания, а его ладони на моем подбородке не принуждали. Они успокаивали.
Нежное скольжение его губ говорило мне, что он скучал по мне, что он беспокоился, а укусы зубов подчеркивали его слова.