Живя в Латвии, я не удосужился понять ее внутреннего устройства, выдающего северные – эддические – корни. Между тем лошадиный череп до сих пор охраняет огород от сглаза. Пчел, чтоб не разлетелись, утешают, сообщая о смерти хозяина. И за этим допотопным порядком присматривает суровый, а не наш милосердный, бог с мозаики на бывшем Доме офицеров, который, конечно, не всегда им, офицерам, принадлежал.
Только задним числом, извне и много лет спустя я узнал в приморских дачах затейливую архитектуру викторианской готики. Лишь попав в германскую Европу, я понял, что в ней вырос, и не зря кроме бабушки я больше всего тосковал по оставленным в Риге ганзейским амбарам. Под их высокой крышей хранилось славянское зерно, которым немецкие купцы спекулировали в неурожайные годы.
Как раз в таком амбаре я работал сборщиком ртути. Мне полагалось разбивать неисправные градусники и всасывать клизмой растекающуюся из них дорогую ртуть. Почвенные термометры были метрового роста, и я, как алхимик, часами возился с жидким металлом под кривыми средневековыми сводами. Теперь там обитают монахи и официанты в рясах приносят суп из оленины с пряным пивом.
Не понимая толком, где живем, мы хорошо знали – зачем: Рига был курортом социализма.
– Если выпало в империи родиться, – радостно подхватили мы только что появившиеся в самиздате стихи, – лучше жить в провинции у моря.
Мне и без подсказки Бродского казалось естественным держаться как можно дальше от Кремля и как можно ближе к пляжу. Отец не уставал радоваться. Умея сравнивать и учитывать все преимущества своего географического положения, он умело пользовался им. Преимущественно – летом, когда он, нарядившись в пеструю, перешитую бабушкой из занавесок пляжную рубаху, с сигаретой в зубах и с безнравственными друзьями сворачивал от цементного Лачплесиса на идущую вдоль моря улицу Юрас. Тут, между основательной оградой и рослыми соснами, пряталась мраморная дача буржуазного диктатора Ульманиса, занятая, естественно, Хрущевым. По присыпанной мелким песком мостовой гуляющие добирались до короткой, упирающейся уже прямо в море, Турайдас. Здесь, напротив удобной эспланады садилось солнце, расплавленное белесым Рижским заливом, и все те же приезжие блондинки, размягченные закатом, становились сговорчивыми.
– Пир красок, – мурлыкали они.
– То ли будет, – нежно поддакивали местные.
2
В теплые дни отец примыкал к летним друзьям, но зимой дружил только с одним инженером. Отличник и ударник, проектировавший вагоны всех советских электричек, Нёма прекрасно зарабатывал, жил в отдельной квартире на улице имени неизбежного Горького и владел бежевой «Ладой». Достигнув всего завидного, Нёма захотел странного. Судьба его выслушала и отправила в Англию в составе делегации вагоностроителей. Обычно родина не рисковала холостяками, но у Нёмы оставались в заложниках жилье с окнами на женское общежитие и автомобиль немаркой окраски, которому он из коварства накануне поездки купил зимние покрышки.