Крым,
или
Вдогонку не нацелуешься
Оставшись без работы, отец освоил новую профессию: тихое ремесло переплетчика. У него не было выхода. Из Киева он бежал на Восток, из Рязани – на Запад. Теперь, с волчьим билетом, уже не имело смысла останавливаться.
– Пусть так, – говорил отец, – но что делать с библиотекой?
Мандельштам говорил, что разночинцу библиотека заменяет биографию; нам она заменяла – все остальное. Семейный капитал, она служила еще и основой идентичности. Не происхождение, не национальность, не профессия, не политические взгляды, а книги определяли личность отечественных интеллигентов, делая их непохожими на всех и неотличимыми друг от друга. В гостях у сверстника я могу достать с полки любую книгу, потому что помню их все на цвет и ощупь.
Нет ничего удивительного, что путь в эмиграцию начался с книг, точнее – с журналов. Отец их выписывал все, включая провинциальный «Байкал» и эзотерическую «Зарю Востока». Закаленный боец идеологического фронта, он в каждом умел найти запретные плоды – разные, но одинаково соблазнительные. Если в «Иностранке» это были плоды просвещения, то в других – фиги, которые в кармане делались еще слаще. «Новый мир» печатал правду в разумных пределах, «Юность» – тоже, но в джинсах. Газета «Daily Worker» говорила по-английски, польские журналы – по-польски, которого никто не знал, но это ничему не мешало, потому что там печатали репродукции американских абстракционистов и портреты французских кинозвезд в бикини. Среди редкостей был выходивший в Вильнюсе детский журнал «Genys», что на литовском означает дятел (не потому что стучит, а потому что нос длинный, как у меня).
Подшивки копились на антресолях нашего бесконечного коридора. Каждый раз, когда с них сметали пыль, жизнь останавливалась, и вся семья с наслаждением рылась в сброшенных на пол журналах. Каждый находил свое. Отец – «Ивана Денисовича», мама – Бёлля, я – Гладилина, бабушка – выкройки из журнала «Силуэт», который хоть и выпускался в Таллине с одним «н», уже тогда считался оплотом свободомыслия и моды.
Всю эту груду казалось немыслимым, ни увезти с собой, ни выбросить. Отец решил выдрать лучшее и собственноручно переплести в книги, которые соберут, так сказать, пыльцу культуры в заросшем саду советской периодики. Для этого понадобилось секретное, как все, что могло пригодиться самиздату, пособие по переплетному делу и украденный в знакомой конторе дерматин шоколадного цвета. Суровые нитки взяли у бабушки, она же сварила мучной клейстер. Самодельные книги выходили лучше настоящих. Под домашним переплетом собиралось только любимое: весь Солженицын, весь Лакшин, весь Сименон, все братья Стругацкие. Перебравшись с нами в Америку, эти книги составляли первую мебель и напоминали о доме. Но вскоре на мучной запах клея явились тараканы. Мы бились с ними много лет и избавились, лишь переехав из Манхэттена на другую сторону Гудзона.