– Альбрехт? – грустно спросил следователь.
– Как без него, – развел руками отец.
К тому времени, он, как все мы, выучил наизусть знаменитую брошюру главного юриста самиздата и могли расшифровать – и спросонья, и с похмелья – аббревиатуру ПЛОД, предлагающую властям играть по их же правилам.
В сущности, органы интересовал один вопрос: знал ли отец о Нёминых планах и если да, то почему о них не донес. Отец все отрицал, и следователь, как и предупреждал Альбрехт, переходил на личности. Он напирал на летнюю безнравственность Нёмы, отец – на зимние покрышки, покупка которых никак не совмещалась с планами предательства. Спевшись, они со следователем часто засиживались до темноты, и отец подбрасывал его до дома на наших «Жигулях».
К зиме КГБ отступился и перенес расправу по месту службы. Отца опять выгнали с работы. Стенограмма аутодафе сохранилась загадочным, чтобы не сказать мистическим образом. Треть века спустя она нашла нас в Америке – в конверте без обратного адреса. Разглядывая толстую пачку папиросных листочков, неизвестно кем написанных и посланных, я обнаружил, что отец вел себя с кристальной порядочностью. Он не чернил Нёму, не отрицал их дружбы и даже не упоминал пресловутые покрышки. Отец ничего не просил, ни в чем не каялся и не терял хладнокровия. Зато с другой стороны кипели страсти. Как в наказании шпицрутенами, каждый чувствовал себя обязанным приложить руку.
– Генис дружил с предателем родины, – говорил ректор, с которым отец выпивал в день авиации.
– С предателем родины дружил он, – вторил декан, с которым отец выпивал на остальные праздники.
– Родины предатель был ему другом, – заключал склонный к стихотворчеству заведующий кафедрой, которого я звал дядя Юра, потому что с детства привык встречать за нашим столом.
Согласившись с главным, друзья и коллеги не расходились и в деталях. Моему падшему отцу предложили стать к станку, чтобы честным трудом на каком-нибудь производстве искупить вину перед родиной.
В тот же день, но с наступлением темноты к нашим дверям потянулись жены обвинителей, чтобы извиниться за горячность своих мужей. Но отец никому ничего не простил, просто потому что никого ни в чем не винил. Он искренне считал поведение коллег и товарищей абсолютно естественным, то есть вынужденным.
– Мораль – объяснял он мне, – неприменима к ритуалу.
Как только эмигрантам разрешили навещать оставленную родину, отец, так и не дождавшись пока она его простила, приехал в институт с чемоданом заокеанских сувениров, вроде часов с Микки Маусом, и галлоном «Джонни Уокера». С последним расправились в том же зале те же коллеги. Отец, рассказывал о жизни другой сверхдержавы. В этом не было ничего нового – ему и раньше поручали политинформации, ибо он всегда слушал Би-би-си и с радостью делился деталями.