Поскольку священникам не запрещалось иметь возлюбленных, я не видел причин отказаться от ухаживания за ней, но она объяснила, что намерена остаться целомудренной. Боялась, что, если влюбится в меня, могут появиться дети. Она видела, как отец отдаляется, как у него появляются метки, и не хотела, чтобы ее ребенку пришлось наблюдать то же самое. Я решил, что, если тоже стану послушником и буду рядом, смогу ее завоевать. Она поймет, как дорога мне, ее впечатлит мой романтический жест. Но вместо этого она сочла меня идиотом. И была права.
Мы стали священниками и получили новые имена. Она долго не могла привыкнуть к своему имени, мы забывали им пользоваться. Но постепенно она свыклась. Продолжала меняться и становилась все более холодной, превращаясь в ту, какой не хотела быть. Ее новая сущность словно убивала Эйлоди. Дюйм за дюймом. И завладевала ее телом.
– А сама она замечала, что меняется? – вырвалось у Харка.
– Подозреваю, что да, – вздохнул Квест. – Но меняли ее не посещения богов, не вода Подморья, не уход за божественными реликтами. Это мы изменили ее, в точности как изменили других и себя. Нас всех втиснули в новые формы, и это сделало окружение. Если бы мы уделяли переменам больше внимания, у нас было бы некоторое право решать, что нам делать с самими собой. Священничество разъело Эйлоди, потому что она смирилась с ним.
– А вы не смирились?
Харка с самого начала удивлял Квест и его странная обособленность от других священников.
– О, Святилище изменило меня совершенно иным образом, – ответил Квест, улыбаясь чему-то загадочному.
Харку показалось, что пора кое о чем попросить:
– Если увидите, как я становлюсь кем-то другим, как Эйлоди… скажете мне, хорошо?
Он чувствовал себя бесконечно жалким, высказав просьбу. И ощутил себя маленьким ребенком, который просит отца проверить, не спрятались ли чудовища под карнизом.
– Если увижу признаки того, что твоя душа высыхает и черствеет, обязательно сообщу, – пообещал Квест. – Но пока не вижу причин волноваться.
Он хотел сказать что-то еще, но внезапно стал задыхаться и зашелся кашлем, который терзал его почти минуту. Наконец приступ начал проходить. Старый священник уже дышал ровнее, вытирая слезы костяшками пальцев.
– Вам подать лекарство или еще что-то? – спросил Харк, но старик замотал головой.
– Боюсь, не поможет. Во время Катаклизма у меня был тяжелый воздушный подъем, и легкие так мне это и не простили. Воздушный подъем – наказание моря за слишком быстрый или неверный подъем из глубин, во время которого повреждаются мягкие и нежные внутренние органы, такие как барабанные перепонки, тонкие глазные сосуды или хрупкие альвеолы легких. Изменения пугают тем сильнее, чем старше становишься, – продолжал Квест. Он не выглядел испуганным, скорее грустным. – Собственное тело постепенно, исподволь подводит тебя. Ты достигаешь определенного возраста… и почти каждая перемена – к худшему. Сводки с войны, которую проигрываешь. В твоем возрасте ты задаешь себе вопрос: «Кем мне стать?» Я же спрашиваю себя: «Сумел ли я в итоге стать тем человеком, каким хотел быть? И сколько шансов осталось у меня стать этим человеком?»