— Не должен.
— Хочется верить. А то если я полгода неизвестно где проболтаюсь, а потом с пустыми карманами вернусь, моя Оксана мне чуприну выскубет. Ты женат?
— Нет, — ответил Быков. И вспомнил про Джейн.
Ему вдруг страстно захотелось вернуться в Никополь и хотя бы мельком повидать американку. Он представил себе, как вваливается в квартиру, пропотевший, пропахший дымом и сивухой, и велел себе не рыпаться. К тому же он не имел права мечтать о Джейн. Она принадлежала другому.
— Что так? — спросил Шовкун, раскуривая трубку с аппетитным присвистом. — Не встретил девушку подходящую? Или…
Не договорив, он подозрительно скосил глаз. Быков от души расхохотался:
— Меньше телевизор смотри, Петро. Традиционная у меня ориентация, традиционная, не бойся.
— Никто не боится. — Шовкун несколько раз с наслаждением затянулся душистым дымом и передал трубку Быкову. — Что может «голубой» против настоящего мужика сделать? Они только сюсюкать могут. Так ты из принципа холостой?
— Все как-то не доходило до женитьбы, — сказал Быков и помрачнел.
Вспомнилось вдруг, как много хороших девушек он потерял, как часто спешил куда-то вместо того, чтобы остепениться и зажить спокойной, размеренной жизнью, построить дом, завести семью, окружить себя близкими людьми и милыми сердцу предметами.
Неужели он так и будет мотаться по свету до конца дней своих, как перекати-поле? А потом? Когда глаз станет не тот, сноровка пропадет, мышцы одряхлеют? Заказы закончатся, выйдет фотограф Быков в тираж. Засядет один в своей холостяцкой квартире и будет сувенирами любоваться, былые подвиги вспоминая. Только молодым и красивым женщинам он будет уже не нужен, ибо им тоже подавай молодых да красивых. Такова мрачная правда жизни.
— Наливай, Петро, — попросил Быков, возвращая дымящуюся трубку.
— Э, да ты, брат, зажурився, я вижу, — протянул Шовкун.
— Есть немного.
— Ну, мы кручину сейчас прогоним, Дима. Горилка — наипервейшее средство против нее.
Неустойчивые пластиковые стаканы наполнились ядреным первачом. Мужчины выловили из мисок по куску вареной рыбы, посолили круто и выпили, крякнув одновременно. Огненный шар взорвался в желудке Быкова, горячая жидкость побежала по жилам. В голове стало хорошо и пусто, мир слегка размылся перед увлажнившимися глазами.
— Ночь, гляди-ка, — произнес он с некоторым удивлением. — А я и не заметил. Звезды какие…
— Крупней наших во всем свете не сыщешь, — похвастался Шовкун.
— Неправда, Петро. В горах ночное небо ближе, в океане — ярче. Но здесь оно особое, неповторимое.
Они умолкли, слушая комариный звон и кваканье лягушек. Бутылка опустела. Костер погас. Шовкун подбросил хвороста, навалил сверху дровишек и свернулся рядом, накрывшись брезентовой курткой. Быков полез в шалаш, повозился на пахучем сене, распугивая полевок, и понял вдруг, что, несмотря на выпитое, сейчас не уснет. Выбравшись наружу, он осторожно вытащил из руки Шовкуна остывшую трубку, прикурил от уголька и стал пускать дым, уставившись в огонь.