Он догадывался, почему Павел ведет себя именно так. Каждый по-своему справляется с чувством вины, и некоторые делают это глупо. Павел ведь был старшим в их семье — и он в свое время тоже принял участие в давлении на Александру, потому что он всегда и во всем поддерживал папашу. Если он признает, что она не соврала, ему придется принять, что из-за него ее много лет пытали, ее жизнь сломалась — и прежней уже не будет никогда, что она потеряла лучшие годы из-за их с отцом упрямства!
А такое признание — слишком большая ответственность. Поэтому ему проще верить, что он ни в чем не виноват, что настоящая Александра погибла. Существо, которое явилось занять ее место, нужно не поддерживать, а остановить. Вот тогда он, Павел, не будет предателем, он будет героем!
Ян не собирался давать такую поблажку его совести, и Павел это понял. На несколько долгих, бесконечных секунд на кухне повисла пауза, бетонной плитой придавившая их обоих. Но потом Павел продемонстрировал, что он и правда хороший адвокат: он сменил тактику:
— Хорошо, даже если она сказала правду, она все равно может быть очень опасна! — Да ну?
— У тебя с ней самая крепкая связь, ты — ее близнец, именно ты должен убедить ее пройти лечение, а не таскать с собой на места преступления, где человеку с ее диагнозом совсем не место!
— Каким еще диагнозом? — опешил Ян.
— Я не знаю, каким, я не доктор! Но какой-то диагноз у нее точно есть, не может не быть после таких событий. Она рассказывала тебе, что именно с ней было? Что с ней делали? Что делала она?
— Ты и правда хочешь во всех подробностях услышать, как нашу сестру пытали и насиловали? — холодно осведомился Ян.
— Да нет же! Не перевирай мои слова! Мне жалко Сашу, правда, и я хочу ей помочь… Но не подыгрывать! Если она намерена вернуться в эту семью, она должна быть честной до конца. Пусть расскажет, причиняла ли она кому-нибудь вред, были ли у нее нервные срывы, с кем она жила все эти годы — пусть все расскажет! Иначе я не позволю ей подходить к нашим детям, к моему сыну и к детям Нины!
— Александра, насколько мне известно, и не рвется к вашим детям. Я, к слову, тоже никогда не рвался. Они милые, спору нет, но на расстоянии они еще милее.
— Но ведь дело не только в детях, — не унимался Павел. — Я волнуюсь за тебя! Когда речь заходит о Саше, ты уязвим. Вы всегда копировали настроение друг друга. Теперь ты можешь перенять ее безумие, лечить придется вас обоих!
— Вон пошел.
— Спроси у нее, где она была! Не четырнадцать лет — двенадцать! Допустим, два года она была в плену и не могла связаться с нами. Но потом — могла, да только не хотела! Узнай, почему она не хотела, черт побери!