— Выходишь из казармы и налево. Трёхэтажное здание. Третий этаж — это офицерская столовая. Думаю, ты так же голоден, как и я.
Уже через закрытую я дверь я услышал приглушенное:
— Э-э-э, спасибо.
Поесть и впрямь удалось, молчаливая повариха без возражений накормила и меня, и Каира. Теперь я сидел в своей комнате и второй час смотрел на полку. Раньше на ней стояли бокалы моих погибших друзей — напоминание о нашей недолгой дружбе, которая так много мне дала. Сейчас там лежали металлическая застёжка, кристалл и деревянный гребень. Напоминание о недолгом счастье. Но и бокалы нужно будет вернуть на место, негоже обижать память, ставя одних выше других. Жаль, что мне нечего поставить сюда для Ларига. А за бокалами нужно будет отправить посыльного.
Здесь я опомнился.
Какой посыльный? Пятая рота обескровлена, в казарме тишина: все, кто выжил, спят беспробудным сном. Да и кто из бойцов знает, где живёт их маг? Трое из бегунцов? Самое время, чтобы их разбудить, да отправить по своим делам. Нужно доложиться Виду, что я уже пришёл в себя, отпроситься, да сходить самому.
А есть ещё и главное дело, от которого я сбежал из Пеленора и от которого меня может освободить только смерть. И с ним тоже хватит тянуть, раз я жив: нужно узнать, не опознали ли Маро и написать письмо её родителям.
Вид нашёлся там, где и ожидалось: в комнатке, где всегда занимался бумажными делами отряда. Привычная картина царапнула по сердцу отсутствием Фаурта, погибшего, держа щит над Ларией.
На мой вопрос командир кивнул:
— Иди. В шесть общий сбор всех офицеров и солдат в столовой. Форма одежды парадная.
— Есть.
Дверь я прикрыл осторожно: в пустоте казармы каждый стук оглушал. Я знал, где располагался штаб по определению личностей погибших в пригороде и в самом Пеленоре, во время прорыва в сектора. Узнал ещё тогда, когда решил с головой окунуться в дела отряда. Другое дело, что в те дни я сознательно избегал там появляться и сам ждал вести, едва не вздрагивая от вида очередного незнакомого посыльного в казарме. Однако, сначала я свернул в другой сектор, к знакомой двери дома на двенадцатой линии. На открывшую двери Риолу было больно глядеть: ввалившиеся глаза, нездоровая восковая маска лица. Я поспешил сообщить:
— Рино жив, его должны были…
Девушка бросилась ко мне, обвив шею и затряслась в рыданиях:
— Я знаю, Аор, я знаю! Мне сообщили. Но даже вчера к нему не пустили!
Риола сыпала десятками малоосмысленных слов, пытаясь выговориться так, словно уже много дней не находила себе собеседника. Мне же с одной стороны хотелось остаться здесь и забыть о своём, а с другой это выглядело попыткой спрятаться за очередной отговоркой и надеждой. Так что спустя часа полтора я обнял на прощание Риолу, сказал пусть глупые, но искренние, слова и покинул дом друзей.