Понимать эти его «признания» можно по-разному. Но сам Бухарин все свои «признания» свел на нет одной фразой: «Признания обвиняемых необязательны. Признания обвиняемых есть средневековый юридический принцип».
«Я был в Октябрьском зале, — писал И. Оренбург, — и увидел на скамье подсудимых, кроме Бухарина, несколько людей, которых знал, — Крестинского, Раковского. Они рассказывали чудовищные вещи, их жесты, интонация были непривычными. Это были они, но я их не узнавал. Не знаю, как Ежов добился такого поведения. Ни один западный автор халтурных полицейских романов не мог бы напечатать подобную фантастику».
В последнем своем слове, как говорится в постановлении пленума Верховного суда СССР, Бухарин, «заявив в общей форме о признании своей вины, фактически так изложил обстоятельства дела, что они свидетельствовали как о его невиновности, так и о невиновности всех остальных». Вот некоторые отрывки из его выступления:
«…Я считаю себя вправе опровергнуть некоторые обвинения… Я признаю себя ответственным и политически и юридически за пораженческую ориентацию, ибо она господствовала в „правотроцкистском блоке“, хотя я утверждаю… лично я на этой позиции не стоял…
Гражданин прокурор разъяснил в своей обвинительной речи, что члены шайки разбойников могут грабить в разных местах и все же ответственны друг за друга. Последнее справедливо, но члены шайки разбойников должны знать друг друга, чтобы быть шайкой, и быть друг с другом в более или менее тесной связи. Между тем я впервые из обвинительного заключения узнал фамилию Шаранговича… Впервые узнал о существовании Максимова. Никогда я не был знаком с Плетневым, никогда не был знаком с Казаковым… Я категорически отрицаю, что был связан с иностранными разведками, что они были хозяевами надо мной и я действовал, выполняя их волю…
Я категорически отрицаю свою причастность к убийству Кирова, Менжинского, Куйбышева, Горького и Максима Пешкова. Я отвергаю обвинение в покушении на Владимира Ильича…»
Он не ждал пощады. Он надеялся, что история его оправдает.
Американский корреспондент Харольд Денни писал: «Один Бухарин, который, произнося свое последнее слово, совершенно очевидно знал, что обречен на смерть, проявил мужество, гордость и почти что дерзость. Из пятидесяти четырех человек, представших перед судом на трех последних открытых процессах по делу о государственной измене, он первым не унизил себя в последние часы процесса… Во всей бухаринской речи не было и следа напыщенности, язвительности или дешевого краснобайства. Это блестящее выступление, произнесенное спокойным, безучастным тоном, обладало громадной убедительной силой. Он в последний раз вышел на мировую арену, на которой, бывало, играл большие роли, и производил впечатление просто великого человека, не испытывающего никакого страха, а лишь пытающегося поведать миру свою версию событий».